Юрий Анненков - Любовь Сеньки Пупсика (сборник)

Виновен во всем, конечно, мороз — и не потому только, что потребовались дрова, но потому, что балка покрылась легким слоем льда. Текла закачалась, стараясь сохранить равновесие и, с мешком в руке, ринулась вниз. Незнакомая с литературными традициями, она не вспомнила в этот миг ни детства, ни пройденной жизни; она ни о чем не вспоминала и даже не вскрикнула. Задев ногами за стропила третьего этажа и перевернувшись вниз головой, Текла ввинтилась хрупким черепом в щебень, в кирпич, в стекло, в обледеневшую вонь человеческих испражнений.

Белая юбка раскинулась абажуром, открыв старческие ягодицы. Солнечный луч, нырнув сквозь туманную тучку в проломанную крышу, светлым пятнышком упал на сморщенное серое тело. Поняла ли эту последнюю безжалостную ласку бедная Текла Балчус — осталось неизвестным.

Верхний этаж в домике на 5-ой Рождественской опустел.

События нарастали, чередование их ускорялось. Так на экране кинематографа остроумный режиссер ускоряет движение, постепенно доводя зрителя до ряби в глазах. Передача событий теряет свою красочность, превращаясь в протокол, в сухой и торопливый перечень.

Сапожник Седякин был неразговорчив от природы. Груша, его законная жена, тоже помалкивала. Так молча и жили Седякины в сыром полуподвале на 5-ой Рождественской. Только ребятишки пищали и плакали, но к их плачу привыкли, как к скрипу калитки. Прошлым Седякина никто не интересовался — а в настоящем знали только то, что Седякин — сапожник.

Спустя месяц после Теклиной смерти зашел к Седякину заказчик. Седякин встретил его, против обыкновения, чистый, расчесанный, в новой белой рубахе в горошину.

— Разбогател, Седякин? — удивился заказчик, — подметки-то готовы?

— Подметки-то? Не готовы подметки. Не до подметок тутот-ко, жену сыпняк прибрал, давеча свез на Волково.

— Та-ак, — протянул заказчик и, помолчав, добавил: — Ну, а подметки когда же?

— Подметки? Заходи на неделе.

Заказчик был человеком сердечным, да и подметки могли обождать. Он заглянул в подвал недели через две.

— Ну, как подметки-то?

— Маются, — отвечал Седякин.

— Чего, маются? — не понял заказчик.

— Говорят тебе, детки в сыпняке маются!

Заказчик заволновался, отступил за порог.

— Медика звал, Трофим Антоныч?

— Были медики, Бог с ними… А за подметками заходи на неделе.

Стыли очереди у продовольственных лавок, плавали тучи над крышами, на заборах выцветали декреты. Вши, нательные и платяные, незаметные серые плащицы, воспользовавшись бесплатным проездом, заполнили вокзалы, теплушки, трамваи, миллиардами миллиардов ползли по России…

В третий раз зашел заказчик за подметками. Дверь была открыта настежь, сапожник сидел в раздумьи.

— Один теперича? — спросил опасливо заказчик.

— Один в настоящее время.

Заказчик пожалел:

— Заходи ко мне, что ли. Похряпаешь.

— Сам хряпай, — ответил Седякин, — меня подметки ждут.

Через несколько дней на дверях полуподвала висела бумажка с государственной печатью. В бумажке значилось:

«Ввиду смерти квартиронанимателя, гражданина Седякина, помещение с находящим имуществом опечатано Жилотделом райсовета. Преджилотдела товарищ Ударов.

Секретарь: Товарищ Ботвинник».

— Плакали мои ботиночки… сволочь! — подумал заказчик и плюнул в печать.

Топография жизненных путей, до революции бывших «Господними», продолжает оставаться областью малоисследованной. Дороги скрещиваются и разбегаются, помимо человеческой воли, влекомые неразгаданным законом, диктующим направления и сроки. Таинственным образом жизнь Абраши Едвабника в некоей точке соприкоснулась с домиком на 5-ой Рождественской.

Начальник Отдела управления и обладатель лучшего в городе «Мерседеса», Абраша Едвабник являлся не только хозяином красного Питера, не только сухим рационалистом и суровым администратором, от слова которого зависели судьбы людей и содрогались болтливые машинистки, — он был еще влюбчивым юношей со вкрадчивым голосом, искренним поклонником и покровителем литературы и искусства. Это именно он, Абраша Едвабник, организатор трудовой колонии для проституток в окрестностях Сестрорецка и образцового концлагеря для нетрудовой буржуазии, предложил известному художнику исполнить эскизы ливрей, попон и колесниц для траурных кортежей Отдела захоронений, в целях поощрения таланта; художник поморщился и принял заказ. Именно ему, Абраше Едвабнику, принадлежит авторство знаменитого воззвания к писателям: