Геннадий Вальдберг - Человек проходит как хозяин

Геннадий Вальдберг

Человек проходит как хозяин...

(рассказ)

Вместо ужина Мишка приперся в клуб. Саданул ногой дверь, так что петли взвизгнули, бухнулся на скамейку и по-чувствовал, как зубы в мелкой дрожи зашлись.

Вот ведь как получается! Надули его, значит!...

"Ты с этой бумажкой можешь в гальюн. А сейчас в би-блиотеку катись! Стены расписывать!"

А это вот видел?! - чуть не заорал Мишка.

Но врет. "Заорал" - это он сейчас придумал. И как огрыза-ется, и как кукиш Мартынову тычет. А там, на ковре, как са-лага последний, только глазами хлопал. А чего, спрашивается, хлопал? Чему удивлялся? Будто здесь хоть когда-то иначе что делалось?...

На сцене сидел Гриша Каз. Округлый, ухоженный. Полоска усов над припухлой губой. И такие же пухлые лычки на ка-ждом погоне. Блестят будто воском надраенные. На коленях у Гришы аккордеон, но держал он его с какой-то брезгливостью, мол, не тот инструмент, и клавиши перебирал также нехотя, как будто одолжение делал. А у микрофона два салажонка. Руки по швам, и дружно так, дрожащими голосами:

Я другой такой страны не знаю,

Где так вольно дышит человек!...

Один из салажат не дотягивал, словно боялся чего-то, и Гриша его подгонял:

- Здесь ля, дурачье! Надбавь-ка немного!

И салажата старались надбавить. Этакие крольчата на задних лапках.

А Гриша опять:

- Бемоль я, что ли, брать буду?! - и снова по клавишам с той же брезгливостью.

От Москвы до самых до окраин,

С Южных гор до Северных морей...

Но моря как-то плохо виделись, хотя до них и рукой по-дать можно. Зато рыхлая рожа Мартынова с бородавкой на обочине носа и желтой слезой на провисшем веке... Мишке казалось: это у него желчь глазами выходит.

- Хитрить вздумал? - поигрывал карандашом Мартынов, то тупым, то острым концом в бумажку его воткнет. - Ду-маешь, служил - всех дурачил, так и дембельнуться на ду-рака выйдет? А вот врешь, служивый. На хитрую жопу у нас кой-чего с нарезкой имеется. Враз резьбу всю попортим! - и бумажка как-то сама в корзину слетела.

А слеза хоть бы что: туда-сюда по веку катается.

- Уговор-то какой у нас был? Чтоб домой-то поехать - заслужить еще надо. Вон бригада Гунько - забор новый ста-вит. Мамедовцы - теплотрассу кладут. А ваше благородие - пальчики, небось, отморозит?

- Я тоже работал, - сказал Мишка. Но гнусно сказал. Тут кулаками об стол, чтобы стекла вдребезги. А он - будто милости просит. - Вы сказали: аккорд - и я копировальный станок для Управления сделал. Вот и капитан Загородников записку прислал...

- Какую записку? Не вижу никакой я записки...

Человек проходит как хозяин!...

- надрывались салажата. Этот "человек" им уже поперек горла стоял. Но на первой скамейке сидел сержант, и под его грозным взглядом они тянули снова и снова.

"Хозяин чего? - почему-то подумал Мишка. - Мартынов

- понятно. А мы?..."

Надо было уйти. Но что-то удерживало. Вообще-то, он с Гришей пришел посоветоваться. Нельзя все в себе лишь но-сить. Весь гной в душу вытечет. Но чем ему Гриша поможет? Да и есть ли вообще чем помочь? Терпи, скажет. Немного осталось. Недели какие-то... А дело же тут не в неделях. Он раньше ведь как рассуждал: лишь конец замаячь - что было, что не было - все разом спишется... А теперь получалось - не списывается. Смерзлось как в нужнике. И носить - силы нет, и оттаивать - мерзость...

А еще ведь вчера себя уговаривал. Мол, ничего, перемелется. Письмо домой написал. Чтобы елку купили. Только не наря-жайте, я сам. И Лене обязательно звякнмте. Плевать, что не ждет. Я ее уж простил. Но этот Новый год все равно пусть уступит. Отпразднуем - и разбежимся. Будто не было этих трех лет. Ничего не было.

И Мишка представил свой дом. Столько раз представлял... Две ступеньки, обмерзшие льдом, и дворничка Клава снег у подъезда раскидывает. А в подъезде тепло, кошатиной пахнет... И Мишка бежит по лестничным маршам, наверх и наверх; давит кнопку звонка...

Мишка - дурак!

- это Лена, когда еще в школе учились и Мишка с ее братом, Вовкой, подрался, гвоздиком выцарапала.

...а на звонок не откликаются. Он звенит и звенит в пустоте, ошалелый, испуганный. Пока, наконец, - Мишка слышит, - щелкает выключатель - и золотистая лужица света вытекает под дверью. Потом мамины шлепанцы - щ-шик, щ-щик - как кошачьи коготки по линолеуму. И замочный язык, в два приема, гильотиной выходит из паза...

Но дальше, почему-то, ничего нет. Мама и брат... Но их уже Мишка не видит. Только себя, как стоит в пустоте и будто в замедленном фильме срывает погоны. Трещат лоскуты, расползаются нитки, и невесомая кувыркается в воздухе пуговица. И все ложится как будто в песок. Ни единого звука.