Геннадий Вальдберг - Русалка

Геннадий Вальдберг

Русалка

(рассказ)

Там на исхоженных дорожках...

А. С. Пушкин

Витек - он чудак. Он такие штуки выкидывать может - кипятком потом писаешь. Вот и сегодня. На бассейн только нас привезли, а у Витька настроение: выпить, говорит, надо. Душу взбодрить. А то, говорит, как цветок без полива.

И не то, что бы пьяницей был. Иной раз по неделям не вспомнит. Друзья позовут - а Витек: не хочу! - и силком ты его не затащишь. А потом, как сегодня, вожжа вдруг под хвост - и ничем ты его не удержишь.

Другой, коль задумал, так хотя бы место подходящее выискал. Скажем, в порт бы могли напроситься. А в порту - там гражданские шастают, и за лишний полтинник что хочешь приташут. Но нет, на бассейн занесло, где одни вояки работают, и на три версты у каждого магазина патрули топчутся. Бдят, дармоеды, от открытия до закрытия. Словом, где на бассейне ты выпить найдешь? Но Витек - он, в том-то и дело, он легкие дороги не выбирает... То есть - вообще никакие не выбирает. Идет, как душа ему скажет. А душа у него - ее слушать замучаешься...

Но он ее слушается. Ни в чем не перечит. Решил - так в пустыне Сахара источник найдет и до полного кайфа наклюкается. Особенно, повод когда. Письмо, говорит, получил. Мать по-новой замуж выходит. Вот уж там дым коромыслом. А мы, значит, рыжие, что ли?

А мать у Витька непутевая. Столько водки за нее уже выпили, а все куролесит чего-то. То с витькиным отцом разводилась: что вот, заживем, мол, вдвоем, и никто нам, Витюша, не надобен... А сама, и месяца не прошло, в какого-то Федора втюрилась.

Но Витька не злой, он отходчивый. Другой давно бы к черту послал. А Витек лишь всердцах психанет, а потом жалеть ее начинает. Что вот, мол, судьба не сложилась.

А чему тут, казалось, не складываться? Я, конечно же, им не судья. И все ж непонятно мне как-то. Отец у Витьки - ученый. Физик иль химик - я в том не кумекаю. Но деньги всегда у них были. И водки не пил. И даже когда уже вместе не жили - придет и поможет, ни в чем не отказывал. Витек говорит, и от армии мог бы спасти. В институт, говорит, поступай. А я вот, нарочно, учебники лишь для виду держал, а сам сижу и Стругацких читаю. Но отец, видно, слово замолвил: тройки с четверками ставят. Тогда я на химии все как есть переврал, азот с кислородом попутал. А они мне: другой, мол, билетик возьми. А я и в другом: не знаю, и все тут. Пару, в общем, вкатили... Так он мне пересдачу устроил. А я не пришел: мол, катитесь вы к черту!

Вот теперь на бассейне мы с ним и кукуем.

И я вам скажу: мать у Витьки такая же. То есть, лично я с ней не знаком, мы с Витькой лишь в армии встретились. По он всегда мне письма показывает. Тоже не любит, чтобы кто-то ее направлял. Сама, мол, себе голова. А я бы, - да кто мне предложит? - только я бы, наверно, не стал бы отказываться.

Я ведь вообще... Я и писем сто лет не писал. Потому что,

кому мне писать? Мать - пять лет умерла. А отчиму - нужен я сильно. В ремеслуху, дружкам?... Так все уж давно разлетелись. Да и какие они мне дружки? В кино, там, сходить, иль бутылку прикончить... Сколько лет вместе жили, а только и дел, чтобы друг перед дружкой выпендриваться: скольких баб ты в постель уложил и сколько стаканов без закуса можешь... Я даже, честно сказать, потому и в армию с радостью шел, что думал, здесь все переменится. Что вот, не один... Чтобы был человек... Ну-у, душу чтоб выплеснуть можно. И не знаю, что в Витьке нашел?... Просто он такой же, как я. Бездомный какой-то.

Начнет вдруг выхваливаться: мол, "Героя нашего времени" читал? Печорин там есть. Так у него брови черные были, а голова - как у старца седого. А у меня, вот, наоборот: бровей днем с огнем не отыщешь!...

И это он верно: сам словно жук, а брови будто корова слизала. То есть, на самом-то деле, они у него есть, только белые, будто седые. Как бы взял поседел человек, но не с темени, а вот с лица... Но даже и не это в нем самое замечательное. Девчонка, возможно, другое заметит: что ростом вот вышел, и кость неширокая. А я: так глаза. Не знаю, какие там у Печорина были, а я так таких не встречал. Это все равно как тряпку стираешь - и из нее синева уходить начинает. Совсем уже, вроде бы, белая. А присмотришься нет. Где-то там, между нитками, все равно хоть чуть-чуть остается...

И как вот до краски до этой дойдешь - весь витькин гонор смешным представляется. Бездомность - ее ведь и химией не возьмешь. Сквозь все проступает.

Но это я не к тому, чтоб портреты расписывать. Просто понятней чтоб было.

Короче, на верхний этаж подымаемся. Раз уж выпить решили. Внизу отбойными молотками орудуют, бетонные налои со стен отколачивают. Здесь кроме пыли да пота ничего не унюхаешь. А наверху спортивные залы отделывают. Полосы на полу намалеваны, кольца, сетки висят - все как положено. А Звирбилис со своими плинтусы клеит. И Витька только носом повел - сразу, говорит, жареным пахнет. Потому что где клей - не компотом же с камбуза его разбавляют?