Макар Последович - С тобою рядом

- Вы рассказываете не про людей, а про каких-то хамелеонов, - тихо заметила Лазаревская. - Но для них у нас погода неблагоприятная.

- Ничего, они умеют приспосабливаться и прикидываться, рассчитывая на доверчивость и простодушие многих людей. Природа, как известно, не терпит пустоты. И там, где мы ослабляем свои позиции, их неминуемо занимает враг. Сказать правду, мне очень понравился накал, с каким выступали многие комсомольцы на собрании. И они воевали не за свои личные интересы, а за вас, Полина. Даже тот же Яшка Бляхман! Может, получилось это грубовато, не так, как надо... Да лихо с ним! Мы свои же люди, как сказал Маяковский...

Через неделю они снова встретились в сквере. День был солнечный и удивительно теплый для такой поры года. Уже почти все листья осыпались с деревьев и пышным пестрым ковром покрывали траву и аллеи. Лазаревская, которая чуть запоздала, еще издали увидала, что Корницкий уже тут. Но он был не один. Рядом с ним сидел человек в черном бобриковом пальто и в черной кепке. Когда Лазаревская подошла ближе и поздоровалась с Корницким, человек в бобриковом пальто внимательно оглядел ее с головы до ног серыми невыразительными глазками через холодные стекла очков и сразу же встал. Нос у него был какой-то коротенький, точно обрубленный, а голос чуть сиплый.

- Я, Антон Софронович, все не верю, что вы передумаете, - протягивая узкую длинную ладонь, поспешно заговорил он. - Наша общественность должна знать про героические дела партизан. Учтите, что в Белоруссии уже не восемнадцать процентов грамотных, как было до революции, а больше шестидесяти. Есть теперь кому читать. До свидания!

- Бывайте, - кинул ему сухо одно слово Корницкий. И, когда Лазаревская, проводив взглядом долговязую фигуру незнакомого ей человека, села, заговорил оживленно: - Давайте, Полина Федоровна, уйдем отсюда. Я боюсь, что этот человек еще раз сюда вернется.

- А кто он такой?

- Журналист один.

- А что ему от вас надо?

- А я и сам еще хорошо не разобрался, - попытался отшутиться Корницкий и тут же перешел на серьезный тон: - Хочу распроститься с вами до вечера. Перед нашим свиданием ко мне заявился один из моих партизан. Живым вырвался из когтей дефензивы* и сегодня ночью перешел границу. Надо ему помочь поскорее уладить дела, устроиться и отдохнуть... А вечером давайте сходим в театр на "Кастуся Калиновского". Билеты уже у меня в кармане.

* Дефензивы - польская тайная полиция.

В первую минуту Лазаревскую обидел такой внезапный поворот дела. Но взгляд Корницкого был такой открытый, что она не выдержала и сказала:

- Делайте, Антон Софронович, как вам надо... Я тоже еще не видела "Кастуся Калиновского".

- Ну вот и хорошо! - заспешил Корницкий. - Только не обижайтесь. Знаете, обстоятельства часто вынуждают человека делать не так, как он записал это в своем распорядке дня.

Уговорившись о времени встречи около театра, Корницкий торопливым шагом направился по засыпанной листьями аллее. Лазаревская решила подождать минут пять, чтоб наедине с собой разобраться в своих чувствах. До знакомства с Корницким поклонников было у нее немало. Они назначали Лазаревской свидания, когда она работала еще в избе-читальне при волостном исполнительном комитете, и позже, когда поступила на рабфак. Из студентов разве что один только Яшка Бляхман, занятый по горло мировыми проблемами, проходил безразлично мимо нее. Лазаревская выслушивала пылкие признания поклонников и почему-то не чувствовала никакого отклика в душе. Одних она жалела, над другими смеялась, но никому еще не сказала, что любит только его одного, что он-то и есть тот самый, о ком она давно мечтала. Некоторые подруги начали ее считать чрезмерно гордой, чрезмерно разборчивой, некоторые хлопцы даже перестали с нею здороваться и стали распускать между студентами разные небылицы. Кто-то из этих незадачливых поклонников вскоре начал писать в бюро ячейки заявления, что Лазаревская никакая не батрачка, а самая чистокровная дворянка, пробравшаяся на рабфак по подложным документам. Хоть это и была анонимка, Яшка Бляхман решил самолично съездить на родину Лазаревской и проверить все на месте. Не успел он вернуться в Минск, как на рабфак пришли еще два письма, которые обвиняли Лазаревскую в связях с нэпманскими сынками. Будто бы Лазаревская помогала им сбывать контрабандные товары. И хоть во всех анонимках была самая злостная клевета, Лазаревская чувствовала, что ее взаимоотношения с коллективом уже не такие открытые и непосредственные, как были раньше. "Ну и хорошо! - решила она. - Не хотите верить мне, верьте собачьим доносам! Самое важное, что у нас Советская власть, а она не позволит никому обижать безвинного человека. Кроме рабфаковской ячейки, есть райком, окружком, ЦК комсомола республики. Есть Москва!"