Влас Дорошевич - Истинно русский Емельян

– А после бани, в предбаннике, – говорит, – изволили одним духом две бутылки водки выпить и двух холодных жареных гусей съесть. Сразу видать, что истинно русский человек!

5-го января

Сегодня сам убедился.

Несмотря на сочельник, начались торжества в честь мещанина Березкина.

Сделал для него смотр пожарным командам.

Проезжали по частям. Сначала шагом, потом во весь карьер. В заключение проходили церемониальным маршем, как после пожара.

Брандмейстер на фланге. Фланг впереди. Вестовой замыкающим.

Мещанин потребовал водки и тут же на площади пил за здоровье команды из пожарной каски.

Положительно в нем есть что-то богатырское!

И вдруг полицеймейстер, возвратись, мне говорит:

– А все-таки, не мешайло б из него удостоферений на лишность потребовайт.

Только посмотрел на него.

– У вас, Карл Карлович, в городе бомбы, как вареники, в каждом доме делают. Вы бы за этим лучше следили.

Он тебе покажет «удостоферений на лишность»!

6-го января

Так и случилось.

Сегодня мещанин Березкин поставил мне на вид, что у меня полицеймейстер лютеранского вероисповедания.

Действительно, не доглядел.

Ежели, – говорит, – об этом Дубровин узнает, он, брат, лютеранства не потерпит.

Предложил полицеймейстеру изменить веру.

Послал даже за соборным протоиереем.

Вообразите, в амбицию вломился:

– Всякий каждый фон-дер-Шнель-Клопс был, – говорит, – лютеран и умирал лютеран. Я, – говорит, – Лютер на всякий мещанин не меняй.

Скажите, как за Лютера держится!

Приказал полицеймейстера отставить.

Без прошения.

7-го января

Торжества в честь мещанина Березкина продолжаются.

Сегодня вечером был в театре.

Давали «Марию Стюарт».

В последнем акте Емельян приказал:

– Не сметь казнить Марию Стюарт. Пущай живет.

Поднялся в ложе и кричал:

– Она королева! Я люблю королев!

Потом приказал, чтобы Мария Стюарт на радостях русскую плясала.

– Я, – говорит, – тебе жизнь пощадил. Веселись. Мария Стюарт плясала вприсядку.

Дежурные полицейские кричали – ура!

Хотел послать почему-то телеграмму королеве Вильгельмине. Но я кое-как отговорил.

8-го января

Емельян – трудный человек. Во-первых, говорит мне «ты».

– «Вы», – говорит, – слово немецкое. А тебе, – говорит, – по-русскому буду! Ты.

Оно, действительно, больше по-русски. Но все-таки я губернатор. И губернатор – слово нерусское. Просил его, чтобы хоть звал меня:

– Ты, воевода.

Слава богу, согласился.

Сам обращаюсь к нему:

– Уж ты гой еси!

Все-таки не так фамильярно.

Сегодня у меня был в честь Емельяна большой обед, а вечером бал.

Были тосты.

Емельян, как он говорит:

– Себя не выдал!

Особенно, когда какой-то оратор в пылу красноречия упомянул:

– Заложим жен и детей…

– Верно! Сию минуту! Воевода! Бери жену в охапку, понесем ее к жиду! Заложим, а деньги пропьем!

Жена была в обмороке.

Но Емельян кричал:

– Ничего, что в обмороке! Тащить способнее!

И стащил со стола скатерть, чтобы завязать жену в узел и нести.

Уложил Емельяна в нашей спальне, чтобы отдохнул.

На балу тоже вышел инцидент.

Все шло как следует.

Как вдруг в середине котильона Емельян воодушевился, прибежал из буфета на середину зала и скомандовал:

– Ноги вверх…

– Это, – говорит, – революционеры кричат «руки вверх», а по-нашему – «ноги».

Произошло смятение.

Старался объяснить истинно русской шуткой.

Однако барышень увезли с бала в обмороке.

Досадно. Но сами виноваты. Зачем барышень на бал возить!

9-го января

Емельян – подозрительный человек.

Сегодня, встретивши на площади соборного псаломщика, заподозрил его в принадлежности к магометанству.

Заставил его тут же всенародно читать молитвы и, стоя в снегу, бить поклоны.

Потом отпустил. Было много народу.

10-го января

Это уж бог знает, что такое!

Положим, он член «Союза русских людей». Но все-таки.

Емельян сегодня отправился в часть, приказал поднять шары, звонить в звонок, и с пожарными, сам на трубе, поскакал в женскую гимназию.

Командовал:

– Качай!

Приказывал качать проходящим.

Подставлял к окнам лестницы, кричал:

– Ломай переплеты! Двери! Потолки!

И поливал выбегающих гимназисток водой.

Многие обледенели.

Чтобы выйти из неловкого положения, должен был телеграфировать в Петербург:

«В женской гимназии вспыхнули волнения, грозившие государству. Удалось погасить, не прибегая к помощи воинских частей».