Сергей Максимов - Денис Бушуев

Начиная с Петрова дня, семья Бушуевых жила беспокойной и напряженной жизнью. Ананий Северьяныч на всех сердился, корил жену и невестку по пустякам, не спал ночами и пропадал в Карнахине у друга своего Митрича. Ульяновна каждую субботу ездила в город и часами стояла в длинной очереди у ворот тюрьмы, ожидая, когда примут передачу для заключенного. Перед тем как отправляться в дальний путь, дед Северьян получил разрешение на свидание с родными. Ананий Северьяныч не пошел на это свидание, не пожелал – побоялся; Ульяновна же и Настя пошли и простились со стариком. Свидание было десятиминутное и невыносимо тяжелое. Говорить было не о чем, и все трое насилу дождались конца испытания.

Денис Бушуев приехал неделей позже; дед Северьян был уже отправлен по этапу.

Бушуев никак не мог разобраться в своих чувствах. Непонятное преступление деда казалось чудовищным и отвратительным поступком, необъяснимым, овеянным глубокой тайной. Зная доброту и любовь к людям набожного старика, он не мог связать все это с его страшным преступлением. Официальную версию о классовой ненависти он отбрасывал, как ложь и клевету, в это он не верил.

Он терялся в догадках и места себе не находил от всего пережитого за последнее время.

В Отважном его ждало два письма. Одно было из редакции журнала «Революция». Второе – от Белецкого из Москвы. Белецкий писал, что приступил к проектированию огромного здания нового театра в Москве, что от Ивашева нет никаких известий и что Варенька с Анной Сергеевной все еще в Крыму. Говорил по телефону с редактором «Революции», который сообщил ему, что поэма Дениса набрана и приготовлена к печати в сентябрьской книжке журнала. Просил Бушуева обратить самое большое внимание на свои литературные способности и не относиться к ним спустя рукава. «Я верю в то, – писал он, – что ты будешь большим поэтом…»

Перед Бушуевым открывались новые светлые перспективы: творчество. То самое творчество, которое давно уже стало его второю жизнью. «А что если поехать в Москву, – все чаще и чаще задавал он себе вопрос, – поехать в Москву и отдаться только творчеству…» И чем больше он раздумывал над этим, тем сильнее одолевала его эта мысль. Он может стать писателем! – летели крылатые мечты. Сколько хорошего может он написать! Сколько радости-то будет! Случалось, что в эти горячие и увлекательные размышления вдруг врывалось что-то тормозящее, подсознательное, что повергало его буйную фантазию в смущение и неуверенность. Но эти минуты смущения приходили редко – все быстро таяло в дымке соблазнительных радужных картин будущего.

Финочка и Вася Годун сыграли свадьбу. Через неделю Вася ушел в армию. К этому времени окончательно созрело и решение Бушуева поехать в Москву. Никто из родных не одобрял его, только одна Манефа как-то особенно горячо поддержала.

Простилась она с Денисом тепло и просто, так, как прощаются близкие люди, уверенные в скорой встрече. У Дениса же такой уверенности не было, и он долго не мог успокоиться, возвратясь с этого последнего свидания. Взволнованный, он часа два сряду ходил по берегу Волги и, сам не заметя как, забрел в сад Белецких. Мысли его перенеслись к Варе. Как нелепо расстался он с нею!..

День был ясный, солнечный и по-осеннему свежий. На веранде лежали желтые, бурые, красные листья… Хлопотливая сойка прыгала в ветвях невысокого дубка и сбивала желуди. Падая, они гулко стучали о землю. Тихая, спокойная Волга плавно катила холодные воды, отражая разукрашенный осенью лес. Бушуев присел на скамейку, прислонился плечом к стволу яблони и закрыл глаза. И долго сидел так, чувствуя солнце на опущенных веках.

И вспомнил такой же осенний день на Каме года три тому назад. Это было под Пермью. Теплоход «Воронин», на котором плавал Денис, ждал груза. Денис бродил по лесу в окрестностях города. Осень стояла тихая, прозрачная, солнечная… В лесу было свежо, пахло сыростью и хвоей. На зеленом мху ярко алели ягодки брусники, то и дело попадались грибы – рыжики, сыроежки, грузди. Тонко и грустно свистели рябчики, а в небе, высоком и синем, курлыкала пролетная стайка гусей… Было удивительно хорошо! И вдруг эту стройную жизнь из красок и звуков стал нарушать – сначала тихо, а потом все громче и громче – какой-то посторонний, нехороший, бессмысленный, чужой звук, похожий на шарканье огромного веника по плохо оструганному полу. Денис прислушался, свернул в сторону и пошел на этот звук и вскоре вышел на широкий лесной тракт… Вздымая пыль, по тракту тянулась длинная колонна заключенных, конца которой не было видно за поворотом. Арестанты шли вразброд, покачивая маленькими заспинными мешками, лениво передвигая ноги, обутые в лапти, тяжелые кордовые ботинки, сапоги. Серые запыленные лица их были усталы и равнодушны; шли молча, понурив головы и глядя под ноги. По бокам колонны, высунув длинные языки, бойко трусили серые большие собаки, и с винтовками наизготове шагали потные конвойные. На фуражках конвойных ярко сверкали пятиконечные красные звезды. Завидев Дениса, молоденький арестантик, худенький и веснушчатый, в ватной стеганой телогрейке и берестяных лаптях, подмигнул чуть косящим глазом и, приплясывая и притопывая, запел: