Александр Новосёлов - Беловодье

— Ну? — ехидно щурился Василий: — Откосился, говоришь.

— Откосился.

— Язви-то вас, собаки! На зиму глядя на покос выезжают. Что теперь с сеном-то? Куда его?

— Кто знал?

— Да кому же известно, что зимой идет снег?

— Прошлый год косили, трава зеленый был.

— Что мне в ней зеленой-то! — кричал Василий. — Не надо мне и зеленого, да семенова, а дай мне гнилого, да ильинова.

Исишка не оправдывался.

— Работник нанял? — осторожно справился он, помолчав.

— Нанял Кутайбергеньку. Проворный парень. С этим не пропадешь. Избушку сейчас ладит на зиму.

Исишке стало больно и обидно. Какой-то там Кутайбергенька завладел его избой и, наверное, теперь все переделает по-своему.

— Не уживется этот, — не сдержался он.

— А что ему?

— Знаю я. Мордам бить не даст. Сам набьет.

— Ишь ты! А оглобли-то на что? По вашему брату оне в аккурат подходят. Забыл разве? Скоро, брат, забыл, шибко скоро.

Толпившиеся около киргизы подобострастно хохотали. Уж этот Василий! Скажет так скажет! С ним много не натолкуешь.

Когда река встала и лед окреп настолько, что мог свободно сдерживать быка, Исишкин аул выступил со своими стадами на зимнее стойбище.

Кыстау [10] Зимовье. прятались в мелком прибрежном кустарнике, хорошо защищавшем от заносов и вьюги.

Опять загнали скот по тесным клеткам, опять залезли в темные землянки.

Иса еще летом помочью вывел стены своей зимовки. Потом часто наезжал с покосу: кончал мелкую работу. Теперь оставалось только навесить дверь и затянуть брюшиной окна. Зимовка вышла небольшая, но теплая. Когда в первый раз Иса и Карип остались вдвоем, они, несмотря на усталость, долго не ложились спать. Карип сидела перед жарко натопленной печью с широким устьем. Она старательно раскатывала круглые лепешки, брала их на ладонь и ловко приклеивала к раскаленным стенкам, Иса ходил подле стен, подрезал топором неровности дерна и тщательно исследовал каждую щель.

— Дует! — Он долго держал у щели руку и качал головой: — Откуда дует? Завтра надо посмотреть.

Потом выходил на средину и трогал руками каждую жердь в потолке.

— Как думаешь, тепло будет? Не замерзнем?

Карип таяла от счастья.

— Кто сказал, замерзнем? В этакой избе? Что ты! У Василия жили, разве такая была?

— Не говори! Как жили, бог знает. Просто дурак был, потому и жил. Пускай-ка вот поживет теперь Кутайбергень, пускай узнает. Ты боялась, как справимся, и вот, видишь, бог помог. Бог не откажет, заживем еще.

— Верно, верно. Что я знаю? Ничего я не знаю. Меня не слушай, делай, как лучше.

— Я знаю, как заработать. Погоди, поправимся.

И он работал на удивление всем аульским. Трудно было в нем узнать того джетака, которому Василий Матвеич разбивал лицо и расшатывал зубы. Пусть-ка тронет кто-нибудь его теперь! Теперь он сумеет постоять за себя.

Сразу же после кочевки одна за, другой стали открываться ярмарки. В аулах было деловито-шумно. Еще с ночи выезжали все, кому нужно было что-нибудь продать. По дорогам тянулись обозы. Иса не отставал. Целый день он был в седле: или выведывал цены, или продавал коровьи кожи, или покупал Карип на платье пестрого, красного ситцу. Прежде чем купить хотя бы на пятак, он обходил все лавки, везде приценивался, щупал руками, рассматривал на свет и давал никак не больше половины того, что запрашивал торговец. Каждый раз он привозил домой какую-нибудь мелочь: то ремень, то ниток, то иголок. А раз даже, к великому восторгу Карип, кинул ей в колени фунт изюму и полуфунтовый комок сахару.

— Только деньги изводишь! — любовно ворчала она.

— Ну, молчи! Сам заработал. Я там был в гостях. Поешь и ты послаще.

Он все еще не расплатился с Василием, но не мог отказать себе в покупках. Разве он не такой же киргиз, как и все другие? Разве не может он зайти в любую лавку и купить то, что ему нужно в хозяйстве? Слава богу, он не какой-нибудь джетак, у которого никогда в кармане не бывает ни копейки. С долгом можно рассчитаться и потом. Но чем потом рассчитаться, где взять денег после ярмарки, он не представлял себе да и не хотел об этом думать.

— Подождет Василий. С голоду не пропадет. Скажу нечем платить, отдам, когда будут.

Он решил это твердо и всячески избегал с ним встречаться.

Ярмарки подходили к концу. Люди возвращались в степь. Но не было обычной шумной радости. Ходил упорный слух о предстоящем голоде. Слух этот услужливо забегал впереди каждой сделки, и степные люди, скрепя сердце, отдавали свой товар за полцены.