Марк Алданов - Девятое Термидора

- Чем могу служить? Сердечно буду рад сделать все возможное для его превосходительства, - сказал он улыбаясь, - в углу рта у него сверкнуло золото (это тогда было большой редкостью). - Пожалуйста, подробно, подробно изложите ваше желание. Приказывайте...

Полковник превосходно говорил по-французски, но французская картавость, выходившая у него по-немецки очень растянутой и мягкой, мучительно резнула слух Штааля.

Молодой человек кратко сказал, что просьба его, вероятно, изложена в письме: он хочет перейти линию французского фронта. Выслушав это сообщение, полковник помолчал, как бы ожидая продолжения.

- По какому же делу изволите ехать? - нежно улыбаясь, спросил он наконец, убедившись, что сам гость больше ничего не намерен сказать.

- Дело мое известно британскому военному агенту, - ответил Штааль.

Улыбка полковника расплылась еще нежнее.

- Видите ли, сударь, - сказал он. - Очень легко, конечно, перейти фронт. Но ведь надо знать, как вы его перейдете. Ну, хоть в каком платье? Если вы предполагаете работать в армии, мы можем вам предложить любой французский мундир. Если вы желаете быть там гражданским лицом, я бы позволил себе рекомендовать вам республиканский кафтан, хоть карманьолу, что ли. Когда б я имел честь знать лучше ваши намерения, мой опыт мог бы вам очень и очень пригодиться.

- А у вас есть карманьолы? - живо спросил Штааль. Он не раз слышал это слово, но не знал в точности, что такое карманьола: не то песня, не то платье.

- У нас все есть, - сказал, ласково улыбаясь, полковник, - и все в вашем полном распоряжении. Да вот, извольте выбрать сами. Принесите сюда платье, - строго приказал он вежливому разведчику.

Разведчик закивал головой и вышел из комнаты. Штааль, желая избежать расспросов, небрежно рассматривал ноты клавесина.

- Изволите, сударь, знать эту вещицу? - любезно обратился к нему хозяин, наклоняясь над Штаалем и обдавая его снова острым запахом мускуса. - Одна из последних господина Моцарта. Верно, слышали, бедняга не так давно умер. Мы очень с ним были хороши; я ему даже заказал в свое время пьеску для моих часов с музыкой. Хорошенькая пьеска, и покойный недорого взял с меня по знакомству. Надо вам сказать, я очень, очень люблю музыку и еще больше литературу. Особенно Жан-Жака Руссо, - это мой кумир... Жаль, жаль беднягу Моцарта. Теперь у нас остались только братья Гайдны, да еще Сальери. Впрочем, из молодых есть способные музыканты. Родственнице моей дает уроки ван Бетховен, - недавно приехал к нам в Вену, очень, очень способный юноша, хоть большой чудак. И представьте, совершенно не любил в детстве музыки. Но отец порол его до тех пор, пока он не полюбил; теперь славные пишет вещицы и играет очень бойко. Вот что значит хорошее воспитание. Немного старше вас будет... А вы давно изволите состоять на секретной службе?

- Не очень давно, - ответил Штааль.

Вежливый разведчик, слегка запыхавшись, вернулся в комнату и раскрыл на столе большой чемодан с какой-то короной на потертой зеленой коже. В чемодане лежало несколько свертков в белой чистой бумаге, аккуратно заколотой булавками, как у прачек. Полковник поднялся с места, взял один сверток, взглянул на пометку, сделанную на бумаге синим карандашом, и вытянул булавки.

- Ну, вот штатский костюм, парижского кроя, на ваш рост как раз подойдет, - сказал он, обмеривая Штааля взглядом. Только при этом Штааль заметил, какого огромного роста был начальник разведки, показавшийся ему в первую минуту лишь очень грузным. Круглые плечи его были так широки, что на них могли бы уместиться четыре головы.

- Как раз на вас костюм, точно по мерке шит, - повторил полковник и вдруг бросил сверток на стол. Лицо у него сразу совершенно переменилось; старый шрам на щеке выделился розовой полосой, а голубые глаза внезапно стали темно-стеклянными и страшными.

- Что за ослы! - сказал он по-немецки разведчику, не повышая голоса (разведчик, однако, вдруг побледнел). - Господи, что за ослы!.. Сколько раз я говорил: перед расстрелом раздевать... Этакое дурачье! Думают, что заштопали шесть дыр на кафтане, так там никто ничего не заметит. У них жандармы, может быть, получше наших. Не хотят раздевать, так пусть пробавляются одними повешенными. Этакие подлецы! Подводят людей под топор!..

Штааль с невольным ужасом уставился на кафтан. На груди и пониже ее действительно были заметны плохо заштопанные, точно прожженные, круглые дыры.

- С тех двух, что утром повесили, где платье? - резко спросил своего подчиненного полковник.