Марк Алданов: Девятое Термидора

Nous sommes homines comme ils sont,

Tels membres avons comme ils ont,

Et tout aussi grands corps avons,

Et tout autant souffrfr pouvons.

Ne nous faut que coeur seulement

Allions-nous par serment,

Nos biens et nous defendons,

Et tous ensemble nous tenons...

[Мы такие же люди, как все вокруг,

Столько же у нас и ног и рук,

Такое же тело у нас, как у всех,

Такие же слезы, такой же смех,

Лишь сердце наше быть должно

К общей присяге приведено,

Будем бороться во имя добра,

Вместе держаться нам пора...

Перевод с французского Е. Витковского.]

Штааль, плохо разобравший песню, протянул нищей ассигнацию. Старуха вскинула на него глазами, замотала головой, перестала петь и спрятала деньги в чулок. Затем снова поспешно взглянула на молодого человека и опять послышалось дребезжание.

"Эта женщина может так петь сто лет", - подумал Штааль, дал нищей еще пол-ливра и повернулся.

- Спасибо, добрый господин, - прошамкала старуха. - Да пошлет вам счастье Матерь Божья, добрый господин. Сюда, сюда, вход здесь, добрый господин...

"Да в самом деле, здесь вход на башни. Уж не подняться ли на верхушку? - сказал себе Штааль. - Немного поздно, правда, но погода ясная... В воздухе Парижа видишь вдвое дальше".

Штааль взглянул вверх, прикрывая глаза ладонью. Он боялся высоты. Мысленно представив себя на вершине башни ("Верно, нет перил, или низкие"), он вздрогнул я замотал головой. Тотчас устыдившись нелепого страха, Штааль вошел в боковую дверь. На него пахнуло сырым воздухом. Солнце исчезло. Камни надвинулись и все закрыли от Штааля.

Лестница была узкая, винтовая, с маленькими, грубыми ступеньками, расширяющимися к одному краю. Штааль быстро поднялся на несколько полукругов винта и остановился у узкой длинной щели, которая служила окном. Сквозь эту глубокую щель был виден только горизонт. Заглянуть вниз было невозможно. На горизонте лилось красное пламя. "Теперь упасть еще ничего, не убьешься", - подумал Штааль и пошел быстро дальше. Неровные темно-серые прямоугольные плиты стен то светлели при приближении к новому окну, то становились почти черными. По дрожанию своих коленей Штааль чувствовал, что поднялся высоко. Он инстинктивно взялся рукой за шедший вдоль стены тонкий железный прут перил. На площадке, где было светлее, молодой человек передохнул. "Какие люди переводили здесь дух в течение тысячи лет", подумал он. После площадки лестница стала еще уже. Вдруг сделалось совершенно темно. Штааль почувствовал под собою пропасть. Ему стало страшно, и рука его сжалась на железном пруте. Он быстро прошел еще два полукруга, не отрывая скользящей руки от перил. Вдруг появилось солнце и пахнуло свежим воздухом. Лестница кончилась. Штааль был на галерее, у подножья правой башни. У его ног лежал Париж.

Молодой человек осторожно приблизился к перилам, осмотрелся, затем отступил на шаг назад и долго глядел в пропасть на вечный город.

На сиреневом шелке неба зажглось несколько звезд. Тени шевелились на Серебряной Башне и на Дворце Конвента. Штааль ориентировался в пространстве и разыскал глазами то место, где могла находиться общая могила. Его занимали прежние мысли.

"Execute sur la Place de la Revolution, en vertu... [Казнен на площади Революции на основании... (франц.) ] - мелькнуло в его голове воспоминание. - И здесь vertu, - подумал он, усмехнувшись своей игре слов. - Да вот она, Робеспьерова добродетель, ради которой лилась потоками кровь. Эти люди страстно ненавидели друг друга. Их примирила общая яма на кладбище. Но кто же, кто же был прав, где смысл кровавой драмы? Или смысл именно в том, что совершенно нет смысла?

Нет, того не может быть, - сказал себе Штааль. - Не может быть! Я молод, я мало знаю! Далеко ли я ушел по пути великого Декарта? Я еще не понял ни жизни, ни истории, ни революции. Смысл должен быть, смысл глубокий и вечный. Мудрость столетий откроется мне позднее... Я пойду в мир искать ее!"

Он быстро повернулся, чтобы сейчас же идти в мир...

В двух шагах от него на перилах сидело каменное чудовище. Опустив голову на худые руки, наклонив низкую шею, покрытую черной тенью крыльев, раздувая ноздри горбатого носа, высунув язык над прямой звериной губою, бездушными, глубоко засевшими глазами в пропасть, где копошились люди, темный, рогатый и страшный, смотрел Мыслитель .