Марк Алданов - Девятое Термидора

Штааль вытаращил глаза.

- Это очень распространенное заблуждение, будто во Франции происходит революция, - продолжал старик. - Признаюсь вам, я сам так думал некоторое время и был увлечен французскими событиями. Но теперь мне совершенно ясен обман, и я потерял к ним интерес. Во Франции одна группа людей пришла на смену другой группе и отняла у нее власть. Конечно, можно называть такую смену революцией, но ведь это все-таки несерьезно. Разумеется, я и теперь желал бы, чтоб во Франции создалось правовое государство, более или менее соответствующее идеям Монтескье. Но, согласитесь, это все не то... Почему эти люди не начнут революции с самих себя? И почему они считают себя последователями Руссо?.. Руссо, - сказал он с уважением, - имел в виду совершенно другое. Руссо был большой, но, к сожалению, недостаточно философский ум. Он был чересчур несчастен для того, чтобы правильно размышлять. Он ненавидел людей... Но все-таки с Руссо я мог бы договориться. Мы бы поспорили и, наверное, к чему-нибудь пришли. Между тем я не уверен, что мне удалось бы переубедить Дантона или, скажем, Питта... Дантон и Питт - ведь это одно и то же.

- Я на днях увижу Питта, - счел нужным вставить Штааль, желая указать старику его настоящее место. - Если вам что нужно... У меня есть к нему секретное поручение от моего правительства.

Старик посмотрел на него разочарованно.

- Так вы дипломат? - сказал он. - Как жаль!.. Право, бросьте вы это дело, молодой человек. Поверьте, гораздо лучше быть учителем или купцом. С тех пор как существует мир, еще не было ни одного умного дипломата. Я хочу сказать, что еще ни один дипломат не высказал ни одной такой мысли, по которой его можно было бы отличить от другого дипломата: они все вот уже три тысячи лет - совершенно одинаковые. Удивительнее всего то, что люди терпят их до сих пор, как терпят и вечное дело дипломатов - войну. Я теперь обдумываю одну маленькую работу: о вечном мире. Но если вы меня спросите, уверен ли я в том, что после выхода в свет моей работы дипломаты перестанут устраивать войны, право, я не решусь ответить утвердительно... Только в моем учении - подлинная революция, революция духа. И потому самые вредные, самые опасные люди это не Дантон и не Робеспьер, а те, которые мешают мне высказывать мои мысли. Разве можно запрещать произведения Канта?..

Он вынул из кармана какие-то листы печатной бумаги и показал их Штаалю, не выпуская из рук.

- Это моя последняя работа, - сказал он значительно. - "Die Religion innerhalb der Grenzen der blossen Vernunft aufgenommen". ["Религия в пределах чистого разума" (нем.) ] Я прочту вам главу об основном зле человеческой природы. Слушайте!

Он откашлялся, растянул немного белый шарф, которым была обвязана его сморщенная, тонкая старческая шея, и стал читать, с выразительными и исполненными очевидного удовольствия интонациями, сопровождая чтение непрерывными жестами пальцев левой руки на высоте головы:

- Dass die Welt im Argen liegt, ist eine Klage, die so alt ist als die Geschichte... [То, что мир лежит во зле, - это жалоба, которая так же стара, как история (нем.) ]

Но Канту помешал читать какой-то быстро подходивший к скамейке пожилой человек с красным носом.

- Ну вот! - воскликнул он грубоватым сиплым голосом. - Ну можно ли? В пять часов господина профессора еще нет дома! Я должен был бежать на поиски господина профессора... Со стороны господина профессора это очень неосторожно - гулять так долго. И господину профессору никак не следовало садиться на скамейку... И господину профессору давно пора домой...

Кант задумчиво смотрел на него.

- Это мой слуга Лампе, - пояснил он Штаалю. - Лампе прав. Я прочту вам когда-нибудь в другой раз мою работу: "Vom radicalen Bosen in der menschlichen Natur". ["Об изначальном зле в человеческой природе" (нем.) ] Скоро сумерки... В сумерки надо размышлять. Я работаю по утрам, отдыхаю с друзьями днем, размышляю в сумерки, читаю по вечерам. А в десять я ложусь спать. Я прежде хорошо спал... Но теперь мне часто снятся дурные сны...

Голос его опять изменился и опять в нем послышался ужас.

- Мне снится кровь, убийства... Не знаю, что это значит, - медленно, с расстановкой сказал он. - Не знаю... Кровь, убийства... Почему это снится мне ?.. Я не могу терять спокойствие... Не знаю... Ну, прощайте, молодой человек. Вы мне очень понравились. Я рад за милую Гедвигу... И пожалуйста, бросьте дипломатическую карьеру... Прощайте, молодой человек.

Он медленно пошел по дороге маленькими ровными шажками, высоко поднимая ноги и дыша по своей системе - носом.

Штааль долго смотрел ему вслед. Этот дряхлый старик, занимавшийся вопросом об основном зле человеческой природы, был, конечно, очень смешон. Тем не менее молодому человеку казалось, будто есть в нем и что-то непонятное, и совершенно недоступное, и даже страшное... Но что же именно?.. Штааль тяжело вздохнул и пошел разыскивать фройлейн Гертруду.