Михаил Ворфоломеев - Цвет черемухи

Сомов пристально вглядывался в ее лицо. Старушка вовсе застеснялась. Одета она была во все темное и повязана темной косынкой. Сомов ее вспомнил. Тогда она носила такую же темную одежду и была очень красивой. Еще и сейчас она была красивой, но тогда... Его отец, Петр Касьянович Сомов, был влюблен... И именно из-за нее мать уехала из села и увезла сына и мужа. Ни матери, ни отца уже не было в живых, а она, та самая, о которой мать так не любила вспоминать, сейчас стояла перед ним...

- Вы на Петра похожи, - сказала она, - а волосы как у Насти. А это вот внучка моя.

Марья Касьяновна присела к Наде, и та сразу прильнула к ней.

Сейчас, когда их лица были рядом, Сомов удивлялся их сходству. Они были похожи и так прекрасны, что хотелось смотреть и смотреть на них. Главным в их лицах были глаза - блестящие, влажные у Нади и уже потускневшие и печальные у ее бабушки. "Надо их обязательно нарисовать", решил Сомов.

- Хотите, я сделаю ваши портреты?

Марья Касьяновна грустно покачала головой:

- Вот Наденькин, пожалуй, уж и надо бы. А мой... На что мне? - она улыбнулась. Зубы ее были белыми и ровными. - Ну, поди, домой пора? спросила она внучку.

- Нет, нет! - испугалась Наденька. - Попозже, бабушка! Чуть попозже!

- Ну так я тебе колясочку оставлю, а уж ты сама, как решишь. А то бы пошли, я уж пирог вытащила из печи. Егор Петрович, хотите пирога?

- Спасибо, я только что отобедал.

- А зачем вы сапоги носите? - спросила вдруг Надя.

- Да я их только что купил. Я ходить люблю, а в непогоду тут грязно!

Пока они разговаривали, Марья Касьяновна вывезла из двора инвалидное кресло. Выкатив, она поставила его рядом с Надей.

- Заходите, Егор Петрович, - еще раз сказала Марья Касьяновна и вдруг взяла обеими руками его голову, поцеловала в висок и быстро ушла.

Наденька смотрела на него, широко открыв глаза.

- Вы испугались? - тихо спросила она.

- Я? Нет, просто растерялся... Впрочем, не знаю. А зачем это кресло?

- Это мое... - Надя вспыхнула и опустила глаза.

- Ваше? - не понял Сомов.

- Мое. У меня ноги не ходят.

- Как не ходят?! - Сомов не задал, а как-то выкрикнул свой вопрос.

- Я в аварию попала в прошлом году... Но ничего, врачи говорят, что я буду ходить. Я уже немного стою на ногах! - она помолчала, потом тихо добавила: - Идите, пожалуйста. Мне как-то стыдно... Мне неловко почему-то...

Сомов поспешно поклонился ей и, сказав, что завтра придет, зашагал к дому. Не удержавшись, он повернулся и увидел, как Наденька с усилием поднялась и, покачнувшись, почти упала в кресло. Он хотел кинуться ей помочь, но она, ловко работая руками, уже въехала в калитку, которая громко захлопнулась. Сомов постоял и пошел к себе.

* * *

На другой день Сомов занимался подготовкой мастерской. Под мастерскую он решил приспособить большую комнату, два окна которой выходили на огород. Раньше в ней жили родители, а после она все время пустовала. Три высоких окна давали много света, а стены источали сладкий лиственничный запах. Комнату эту отец Сомова пристроил, когда женился. Однако прожили в ней мало. За огородом начинался лес. Вернее, поначалу шел мелкий ельничек, а дальше начинались сосны. На краю огорода росла старая береза. Под шум ее листьев маленький Сомов засыпал и просыпался, таким же слышал шум этой березы и сейчас. На ней много лет подряд жили соловьи. Бывали годы, когда они не прилетали. Отец объяснял это тем, что они, устав, решили гнездоваться поближе к теплу, а тетка Лукерья говорила, что, значит, где-то война.

В этом году соловьев не было. Сомов спросил у тетки, давно ли они прилетали. Она сказала, что лет восемь не слышно.

К обеду мастерская была готова. Полы выскоблены, стены промыты. Сомов поставил в комнату несколько лавок, приволок из сарая длинный струганный стол, очистил его наждачной бумагой. Лукерья повесила на окна домотканые белые занавески, отворила настежь окна, чтобы поскорее просохли полы и стены. Сомов наломал черемухи и поставил ее в стеклянную банку. Когда тетка ушла, Сомов прилег на кровать. Ветерок шевелил льняные занавески, что-то шептала береза, шевеля своими длинными косами, которые едва не касались земли. Во всем чувствовался удивительный покой. Прикрыв глаза, Сомов задремал.

Проснулся он, услышав мужской голос.

- Проходи, проходи, там он, у себя, - ответила кому-то тетка.

Он поднялся с кровати, заправил рубашку.

В комнату вошел невысокий, в светлых брюках и тенниске молодой человек. Голова его была круглой, крепкой, нос курносый и мясистый. Войдя, он широко улыбнулся и, вытянув вперед руку, двинулся к Сомову.