Анатолий Агарков - Самои. Сборник рассказов и повестей

Из малухи выскочил Назаров в нижнем белье, как приведение в ночи, и побежал к Богатырёву на выручку, стреляя из нагана в чёрный проём ворот. Одна из пуль цвиркнула по колесу, выбив искру из стального обода, другая расщепила спицу. Крутанувшись брошенной монеткой, колесо выкатилось со двора. Но Назаров этого не видел. Склонившись над Богатырёвым, он тщетно пытался поднять, ставшее беспомощным и свинцовым, могучее тело.

– Костя, что с тобой? Ты ранен?

– Ты видел? Видел? – бормотал тот. – Помоги подняться. Нет, чёрт, не могу.

Назаров забарабанил в дверь:

– Эй, хозяин, открой!

– Кто стрелял? – раздался голос казачка из-за двери.

– Я стрелял. В кого стрелял, того уж нет. Да открой ты, чугунная голова.

Дверь чуть приоткрылась. Косой клин света упал на крыльцо, осветил Богатырёву плечо. Вслед за керосиновой лампой в дрожащей руке показалась испуганная физиономия Михайленкова.

– Командир, ты ранен или назюзюкался так? Эх ты ёлки-намоталки, да ты ж мне всё крыльцо порушил, так-растак….

– Помогите мне подняться, – прохрипел Богатырёв, – Что-то ноги не слухают.

Но перетащить его в малуху удалось лишь, когда собрались разбуженные выстрелами соседи.

На следующее утро они уезжали из станицы. Теперь Назаров уселся возницей, а Богатырёва уложили в телегу. Выглядел он хмурым и беспомощным. Молчал и шевелил губами, будто разговаривая сам с собой.

Собрались станичные – прощались с Богатырёвым, сочувственно вздыхая. На Назарова никто не обращал внимания, и Иван Артемьевич отлучился незамеченный.

Потом, в пути, развлекая товарища разговорами, сообщил:

– А знаешь, я перед отъездом всё-таки заскочил к той бабке, ворожее. Чем чёрт не шутит, вдруг что и скажет про судьбу Андрея. Да только не до гаданий ей теперь. Сидит, стонет, как воет, руку белой тряпкой замотала. Говорит, собаки покусали. Да где там, собаки, мне сдаётся, ранение у неё пулевое – кровь сквозь тряпицу так и сочится.

– Это она мне за Лагутина мстит, ведьма чёртова, – уныло покачал головой Богатырёв.

Но Иван Артемьевич его не понял.

Низенький и тощий уполномоченный Увельского райкома партии Андрей Яковлевич Масленников колюче смотрел на хуторян и улыбался, уже и уже растягивая губы. Всё в нём было заострено: плечи, локти, колени, тонкие пальцы с крепкими чистыми ногтями треугольной формы, на лбу высокие залысины – отчего и голова казалась большой луковкой.

Поднялась Матрёна Агаркова – высокая, осанистая, красивая, как с картинки:

– Да что вы спятили? Да кто ж захочет от своего хозяйства? Какая к бису коллективизация?

– Цыц, баба, наперёд мужики скажут, – повернулось к ней каменистое, прокалённое как кирпич, лицо Авдея Кутепова, безжалостные глаза сверкнули холодной голубой лазурью.

Матрёна смерила его презрительным взглядом:

– Чего ты сыцкаешь – сходи, коль не терпится, а то обгадишься. И что уставился на меня, как старый козёл на ракитник?

Собравшиеся развеселились. Однако, ненадолго – общее настроение в толпе было сумрачное. Да и сама лужайка как-то поблекла – то ли от табачного дыма, то ли от вечерней сырости, то ли от комаров, тучей роившихся над головами. Отлетел куда-то в сторону свежий осенний воздух, яркий от синего неба, звонкий от птичьих голосов, ароматный от близких садов. На собрание стеклись всем хутором – и старые, и малые – сидели на траве, на принесённых лавках, взвинченные и умиротворённые, растерянные и сонные, лузгали семечки, с любопытством поглядывали на приезжего.

Неподалёку огрузший птицами лес кряхтел и вздыхал, как кряхтит и вздыхает покорный дед. Птицы же галдели живо и требовательно, как его внуки, приехавшие погостить. Это был шум природы, готовящейся к долгому зимнему сну. Знакомая с детства, всегда повторяющаяся картина лёгкой грустью трогало сердце Агаркова Федора, и делала его счастливым. Он желал птицам доброго пути и скорого возвращения домой.

– Вам что, товарищ, не интересно? Или вы уже всё решили для себя? Тогда скажите всем, – острый и настороженный взгляд уполномоченного колючкой прицепился.

Фёдор с неохотой оторвался от лесного очарования, взглянул на уполномоченного равнодушно, но твёрдо:

– С теми, кто руку не поднимет, что будет?

– Зря вы так: колхоз – дело добровольное.

– Добровольно – принудительное….