Шломо Вульф - Право выбора

2.

Юрий вздрогнул от звонка в дверь. Впервые он кому-то нужен, кроме потустороннего Толи. Это были Галкины. В прихожую влетела закутанная до шарообразного вида Наташенька, с которой все разговаривали в общежитии через дверь, так как родителей никогда не было дома. Живая голубоглазая кукла с точно такой же закутанной куклой в руках. И почти хором - мама Наташе, а Наташа кукле: "Быстренько раздевайся, а то вспотеешь..." Все трое Галкиных оглядываются с восхищением. Квартира была обещана им, но они потребовали, чтобы её убрали хотя бы, если не отремонтировали. Почему они должны выгребать гусаковский мусор? Ректор только пожал плечами: не хотите - живите себе и дальше в общежитии... И - живут! А ведь приехали-то в Комсомольск именно за своей квартирой. И приехали в составе "хвостовского карательного десанта". Юрий знал, что Петя Хвостов и Вадим Галкин были друзьями по аспирантуре, но потом "друг перерос друга". На правах доктора-зава и покровителя друга-неудачника он как-то пришёл к Галкиным и с боксёрской напористостью предложил немедленно ехать с ним в Комсомольск. Тамошний институт с безграмотным практиком-ректором давно кость в горле у министерства. Ехать туда надо со своей гвардией, собранной по всей стране, иначе местные бездари не сдадутся, не освободят институтские квартиры и не пойдут из и.о. доцентов в мастера, где им как раз и место вместо кафедр и лабораторий. Квартиру гарантирую, не век же вам жить в общаге. Бери Марину и зверёныша и - за мной, в атаку, чтоб уже не лечь... Через год - кафедра. Свобода научного поиска. Романтика, тайга и Амур с бесподобной рыбалкой. А главное - полная гарантия, что там зверёныш будет твой, а не "профессиональной комсомолки". Юрия сблизило с Вадимом общность проблемы: и там был развод, но Вадим поступил смелее - тайком похитил любимую дочь - уехал с Наташенькой и любовницей Мариной. Хвостов, как член бюро горкома, тотчас надавил развод оформили в Комсомольске в пользу отца, а мать Наташи - секретарь горкома комсомола - осталась на Западе с носом. Единственное, что она смогла сделать, это выгнать Марину из комсомола за аморалку и написать об этом телегу в местный горком, что для журналистки было равносильно волчьему билету. Но Петя Хвостов и тут был настороже. Телегу "потеряли", Марину взяли в молодёжную газету. Здесь её оценили сразу. Она была словно создана самой природой для советской журналистики. Это было распахнутое в светлый мир социализма существо. Она писала только правду и только о хороших людях, а потому её материал был всегда только на первой полосе. И она, не имея врагов, пила жизнь, захлёбываясь от счастья, что не помешало ей бросить уже второго мужа и критически приглядываться к третьему, который тоже не тянул на идеально положительного героя репортажа о буднях великих строек. Спасала эту семью девичья крепкая дружба мачехи с падчерицей. Она любила "зверёныша" ещё больше, чем сам отец. Баскетболист под потолок, Вадим часто брал обеих на руки и вышагивал по лужам или по сугробам: два ноль восемь, метр пятьдесят семь и ноль восемьдесят с копейками. Такая семья просто не могла безоглядно поддержать атаку Хвостова. Институт оказался не больным, а молодым и несобранным, но способным организмом, который следовало не разрушать, а достраивать. Именно так и написала в репортаже Марина, анализируя ситуацию. Она писала, естественно только правду и только о хороших людях, но из её правды вылезал такой образ Хвостова, что первый секретарь горкома партии долго молчал, шевеля губами над статьёй, а потом, подняв на ректора глаза, тихо сказал: "Будешь избивать мои кадры, выгоню обратно, понял?" И Галкины нажили такого врага, каким может быть только бывший друг... "Ак-ти-ров-ка! - кричала и прыгала в своих нелепых толстых рейтузах под юбкой Марина. - Мороз сорок два и ветер около сорока метров в секунду. Лекции отменяются. На улицу не рекомендуется выходить." "А как же вы вышли, да ещё с ребёнком?" "Так мы очередь заняли за Пушкиным! Мы семьдесят четвёртые. Говорят, хватит. "Подписные издания" прямо напротив твоего дома. Вот мы и решили приходить греться. Мы тихонько. Дашь нам ключ, чтобы мы отмечались каждый час. Зато - представляешь - академическое издание в десяти томах, весь Пушкин. Это же на десять поколений Галкиных, верно, Вадик?" "Вернее не бывает. Галкины, как и Пушкин, бессмертны!" "А что, если по рюмочке, по маленькой..." - запел Юрий, доставая бутылку вина. "Налей. Налей, налей!" - подхватил Вадим. "Мы же прямо на живые места приехали, - горячился Вадим. - Они тут вовсе не бездарности. У них просто своего Совета нет, чтобы защититься. У них готовые диссертации поинтереснее петиной или моей. А он их взялся разгонять. Они, естественно, ощетинились. У хвостовцев почти у всех забронированные на Западе квартиры, а тут дальневосточники - у них иной крыши над головой нет и не будет нигде!" "Петя забыл, - добавила Марина, что и мы не с большой дороги молодцы. Чтобы нас на прохожих с кистенём посылать. Ой, как я здорово выразилась! Мальчики, да ведь это же заголовок! Учёный с большой дороги!!" "Кстати, местные подонки, в отличие от нас, тут же вошли в хвостовцы... пока наш Вадик нырнул под канаты! К болельщикам оппозиции. У нас негативный нейтралитет." "С коалицией и оппозицией всё понятно, но где же в этой раскладке я?" "Ты, Юрий Ефремович, у нас вообще тёмная лошадка. С одной стороны самого Хвостова чуть не прибил физически. Тот, говорят, с непривычки испугался нарвёшься, говорит, на психа-каратиста, а мне ещё детей и институт растить. С другой стороны, после представления крайкома с подачи Героя Союза Альтмана ты у нас - человек партии, а потому вне критики. Вот и квартиру тебе вроде бы дали. Но вообще-то тебя считают третьей силой. А Петя, кстати, не такой уж тиран, как кажется. Он добрый, он на "Семнадцати мгновениях" у телевизора взахлёб рыдал, когда младенца с мамой-пианисткой обижали. Он детей своих безумно любит..." "Портрет гауляйтера. Сентиментальный палач." Весь вечер Галкины то ныряли в безумство северного урагана, то снова появлялись, чтобы возобновлять безумство урагана страстей в институте. Что-то нечистое было в возбуждённости и серьёзности этой возни, как в любой застарелой склоке. С высоты пятого этажа Юрий смотрел утром на остановившихся у циклопического ночного сугроба друзей. Вадим казался отсюда взрослым с двумя детьми. На столе остался комок начатого письма, в квартире пахло женскими духами и плавал дым сигарет. Едва слышно прозвенел по хрупким от мороза стальным рельсам трамвай. Академическое издание Пушкина невезучим Галкиным не досталось...