Александр Чехов - Избранные сочинения

– Очень, очень хорошо. Благонамеренные?.. Да… гм…

– Могу поручиться… Позвольте пожелать вам всего хорошего и откланяться.

– Спасибо-с, с-с. Заходите вечером чайку попить… А, кстати, запишите мне ваших родных на бумажку… так, для сведения… Они люди прекрасные, но все же, знаете, по службе… Осторожность… Может быть, у вас брат беспаспортный есть?.. Нельзя-с… Будьте здоровы-с. Благодарю за честь-с…

Я вышел, обливаясь потом. Завтра еще десяток визитов! Что я буду делать? Что говорить? А тут еще сзади по стопам и солдат идет… Тьфу!..

Небо заволокло тучами. Дождь печально колотил в стекла и нагонял на душу тоску. В задумчивой позе, с расстегнутым жилетом, и заложив руки в карманы, стоял у окна и смотрел на улицу Поликарп Семенович Иудин.

«Ну что такое наша жизнь? – рассуждал он в унисон с плачущим небом. – Что она такое? Книга какая-то с массой страниц, на которых написано больше страданий и горя, чем радостей… На что она нам дана? Для чего? Ведь не для печалей же Бог создал мир! А выходит наоборот. Слез больше, чем смеха…»

Иудин вынул правую руку из кармана и почесал затылок.

«Н-да, – продолжал он задумчиво, – в плане мироздания не было нищеты, продажности и позора, а на деле они есть. Их создало само человечество. Оно само породило этот бич. А для чего, спрашивается, для чего?»

Он вынул левую руку и скорбно провел ею по лицу.

«А ведь как легко можно было бы помочь людскому горю… стоило бы только захотеть. Вот, например, идет богатая похоронная процессия. Шестерня лошадей в черных попонах везет пышный гроб, а сзади едет чуть ли не на версту вереница карет. Факельщики важно выступают с фонарями. На лошадях болтаются картонные гербы: хоронят важное лицо, должно быть, сановник умер. А сделал ли он во всю жизнь хоть одно доброе дело? Пригрел ли бедняка? Конечно, нет… Мишура!..»

– Что вам, Семен Иваныч?

– Да вот затрудняюсь оценить костюм. По-моему, больше шести рублей под него дать нельзя, а она просит семь; говорит – детишки больны, лечить надо.

– И шесть много. Больше пяти не давайте. Только осмотрите хорошенько, нет ли дыр и пятен… «Нда-с, так вот она – жизнь. А за катафалком тянется сосновый гроб. Сзади плетется, шлепая по грязи, только одна старушонка. Она, быть может, укладывает в могилу и свое дневное пропитание… А спросить-ка, даст ли ей хоть копейку вот эта дама, которая сидит в карете? Конечно, нет…»

– Что там еще?

– Шубку старуха принесла… Сколько дать?

– Мех заячий… Ничего, крепка, рублей пять стоит. Дайте три рубля, и проценты, разумеется, вперед…

«Где же, в самом деле, люди, где их сердца? Бедняки гибнут, а богачам и дела нет…»

Иудин прижал лоб к холодному стеклу и задумался…

Море бушевало и пенилось. Волны набегали одна на другую с белыми гребешками на спине и ударялись об отвесную скалу с такою силою, точно хотели во что бы то ни стало достать маленький домик, приютившийся у высокого маяка на верху скалы, и смыть его так, чтобы от него не осталось и камешка. Но домик и маяк стояли крепко. Брызги волн едва долетали только до фундамента. Дул сильный норд-ост. Чахлые деревца, посаженные вокруг маяка, гнулись и стонали под напором ветра. В домике хлопали ставни. А наверху, сзади, над горным хребтом, точно в насмешку, лениво ползли облака, ползли спокойно и тихо, и как будто назло бушующему ветру, шли в противную сторону. На море буря, а наверху – тишь и гладь и даже обратное течение воздуха. Это явление знакомо кавказцам.

Маяк стоял одиноко на выступе скалы. До ближайшего поселка было одиннадцать верст где-то там, далеко за хребтом. Чтобы пройти туда, надо подняться на гору, пройти перевал и спуститься в долину. В маленьком домике, казавшемся пигмеем сравнительно с гигантом маяком, жил смотритель Лука Евсеевич с семнадцатилетнею дочерью и солдат Фейзулин. Более никого. Впереди море, сзади – горы и ни одной живой души…

В эту бурю Лука Евсеевич стоял у фундамента маяка и смотрел в море. Ветер неистово трепал его платье и жидкие волоски на висках. Брызги волн налетали на него дождем. Он был без пиджака, в одной рубахе, но и рубаху расстегнул и обнажил грудь так, что на нее дождем падали соленые капли. После каждого удара волн он проводил рукою за пазухой, растирая воду, и повторял: