Сергей Залыгин: Соленая падь

Небольшое аккуратное лицо Довгаля покраснело, голос у него дрожал, он вышел из-за стола и наступал на Власихина, и Власихин как будто только сейчас понял, что его судят, и отступил вдруг, оторопел. Довгаль же произнес уже тише и спокойнее:

- Когда пролетарии всех стран не то что личное, а всяческое различие между собою ликвидируют и, будь то татарин либо француз, все нации соединятся в одно пролетарское целое - это какая же получится сила? И какая правда? И какая настоящая жизнь пойдет вместо нонешней подделки? Вот к чему Власихин глухой оказался - к правде всех правд к справедливости всех справедливостей! Вот почему он и сынов своих спрятал от священного долга мировой революции, навсегда опозорил их! Мы не только что от себя - от имени его детей его судим! И нам власихинская справедливость не нужна - нужна своя собственная! Ясно и понятно!

- Товарищ Довгаль, высказался? До конца? - спросил Брусенков.

- До конца!

- Какую же ты после всего предлагаешь меру подсудимому?

- Народ скажет какую... - проговорил Довгаль. - Скажет ясно и понятно...

- А меру надо было тебе высказать, Лука! - сказал Брусенков Довгалю, когда тот сел за стол. - Говорил ты ладно, но не до конца. Он ведь крепкий, Власихин. Ты, может, и не знаешь, какой он крепкий! Его сперва надо отделить от его же слов, от всяких воззваний, как овечку от стада. После уж, когда он один останется...

И Брусенков поднялся и громко повторил то, на чем кончил Довгаль:

- Ясно и понятно! - повторил он. Замолк на минуту.

- Он-то непонятный, Власихин сам... - сказали на площади.

На этот голос тотчас отозвался другой:

- Стрелить его - враз понятный сделается!

Брусенков подтянул рубаху, поясок на поджаром своем туловище, поднял руку. Откашлялся.

- Товарищи! Правильно было сказано - уже понятно все. Но как обвинительная речь поручена мне...

Огибая дом главного штаба, появился верховой с берданкой за плечами. В нем тотчас узнали дозорного со Знаменской дороги.

Дозорный спешился перед крыльцом, бросив повод на шею невзрачного пегого мерина, и, припадая на одну ногу, приблизился к Брусенкову. Должно быть, эта неровная походка пожилого, не совсем здорового человека и торопливость, с которой он двигался, весь его значительный вид тотчас объяснили, зачем он прискакал, почему спешит.

Он не сказал ни слова, а на площади уже закричали:

- Мещеряков прибыл!

- Главнокомандующий!

- С армией, или как?

- Так точно, Мещеряков, товарищ главнокомандующий прибыли! отрапортовал дозорный на всю площадь.

- Видел его? Сам? - спросил Брусенков.

- Как тебя вижу! Стал на Увале... Оглядывает местность и коням дает отдых. Сейчас квартерный его будет, после, ввечеру, прибудут сами.

- С армией? Или с отрядом только?

- Может, и не с армией. Но - много их. Вершние все. Вооруженные сильно!

- Тогда беги назад, встречай квартирмейстера его! Быстро чтобы!

Дозорный отдал честь, не очень ловко вскарабкался на меринка...

- Судить будем? Или Мещерякова кинемся встречать? Аж на Увал? спросили с площади, но вопрос уже запоздал.

- Ур-ра Мещерякову!

- Ур-ра товарищу!

- Дождались Ефрема! Дождались ведь! - кричали на площади, и толпа таяла, устремившись в переулок в направлении Знаменской дороги.

- Товарищи! Граждане! - крикнул Брусенков, размахивая картузом. - Будем приветствовать товарища Мещерякова своей дисциплиной, то есть закончим наш суд! Поймите все - суд должон идти и дальше, как до сих пор он шел!

- Мешкать-то к чему? Старики! Куда подевались?! Бегите по избам за хлебом-солью!

А Брусенков тоже кричал все громче и громче:

- Пусть которые пойдут приготовятся к встрече! Но масса-то, товарищи, масса-то - она же здесь должна завершить свое дело!

- Корову, старики, может, обуем, да и выведем ее встречь на Знаменскую дорогу?

- А это кто гудёт? Какая контра?

Власихин тоже крикнул "ура", но крик его обернулся на шепот... Он подался было с крыльца - маленький конвоир преградил ему дорогу. Заслоненный фигуркой конвоира чуть выше пояса, Власихин вытирал на лице пот и улыбался странной, растерянной улыбкой.

В одно мгновение он оказался забытым и толпой и судом и как будто сам о себе забыл что-то - хотел и не мог вспомнить... Поглядел на Довгаля - тот, не успев еще остыть от своей суровой речи, уже чему-то смеялся.

И только один человек о Власихине не забыл. Брусенков не забыл о нем.

Он и конвоиру дал знак, чтобы удержал Власихина на крыльце, и во что бы то ни стало снова хотел сделать из толпы суд.