Александр Кондратьев: Голова Медузы (рассказы)

Жалкие мы люди: ловим божественную красоту, а в руки нам достается лишь мечта, лишь призрак прекрасного…

Все равно! я знаю Зевса. Он должен страдать. Разве он может верить своей гладко причесанной Гере. Ведь она женщина. В ее глазах не прочтешь правды. И Зевс знает это.

Мы оба страдаем. Но кто из нас страдает напрасно — это знает только она, прекрасная богиня с большими ясными глазами, где не прочтешь ни злобы, ни торжества, ни стыда!..

На Олимпе все было тихо, когда я туда прокрался, ступая, как вор. Гордо сияли яркие звезды на черно-синем небе. Покинув погруженную в сон супругу, Зевс опустился на землю, смотреть ночные пляски ореад при полной луне. Спальный покой его был весь залит серебряным светом. На широком, работы искусного Гефеста, ложе виднелась одинокая спящая фигура. Тихо и ровно дышала божественная грудь… Да, это была она. Это было не облако! Зачем облаку сопротивляться? Облако не может иметь такое твердое тело, такие нежные, но сильные руки…

И она могла бы ими защищаться гораздо решительнее, если б хотела. Хотела…

Разве облако может хотеть? Разве оно натирается благовонным елеем?.. Нет, это была сама Гера, и ее держал я в объятиях в ту душную ночь на облитом лунным сияньем Олимпе!..

Помню я разбудивший меня от сладкого сна раздирающий душу крик: — „То была не я, о, супруг! Обманчивое облако, Нефелу, подсунула я дерзкому безбожнику. Я обманула его, Зевс. Вот оно, это облако!“ Легкий полувоздушный призрак заколыхался около моего плеча, но не успел я, приподнявшись на царственном ложе, его коснуться, как Гермес, Гефест и Паллада влекли уже меня сильными руками вон из чертога Зевса.

На пороге покоя в последний раз оглянулся я на царственную Геру.

О, как была она хороша, полуодетая, посылавшая вослед мне звонкий презрительный смех и гневные взоры.

Но я знаю, что глаза ее умеют быть вовсе не грозными.

Знает это и он, мой враг, обрекший меня на вечные муки, он, который мучится вместе со мною…

И лишь ей одной известна истина… Ее очи… О, эти очи!.. Певец, твои струны смеются; мне больно!.. Пусть лучше адское пламя, чем этот насмешливый хохот, этот смех, который звенит теперь в моих ушах!.. Уйди!»…

Иксион застонал, закрыл глаза и заметался…

Орфей вздохнул и молча двинулся далее. Он, знавший тайны богов, счел излишним говорить Иксиону, что Зевс вовсе не мучится ревностью и весьма равнодушен к тому, верна ли ему его супруга с большими ясными глазами…

Мысли о собственной утраченной жене скоро вытеснили из головы Фракийца всякое воспоминание об Иксионе.

Он шел твердо вперед, стараясь не обращать внимания на доносившиеся к нему из темноты вздохи и стоны.

Тропинка под ногами героя слабо светилась…

В Родопском ущелье, грустя об утрате супруги, сидел на заросшем дубами холме фракиец Орфей. Люди стали неприятны певцу, и он удалился на свою лесистую родину, в дикую глушь, где его слушали деревья, звери и птицы. Им он пел, вторя себе на разливающих мелодичную грусть струнах кифары, о виденном им царстве теней, где души умерших, сидя среди цветов асфоделей, на берегу лениво катящейся Леты, неподвижно глядят в ее черные воды, как бы стараясь припомнить забытую ими минувшую жизнь. Он воспевал красоту гордо печального лика царственной Персефоны, ради которой спускались в Тартар герои, — богини, чья невинная прелесть заставила когда-то Аполлона с Аресом забыть Афродиту…

Наступил вечер. Круг зверей мало-помалу редел. Незаметно скрылись один за другим серые волки, тихо исчезла пятнистая рысь, заснули в густых ветвях нежные голуби, неуклюже ушел бурый медведь, ускакали, как бы желая дать отдых певцу, длинноухие зайцы. Наконец, Орфей остался один.

Он начал уже думать, что хорошо теперь было бы уснуть, завернувшись в плащ, у корней ветвистого дуба, но в этот миг над ним замахали почти бесшумно чьи-то сильные крылья, и большая ночная птица, перелетев с одного дерева на другое, села как раз против него.

Посвященный во все тайны леса и знавший язык зверей и пернатых, великий Орфей тотчас же почувствовал устремленный на себя взгляд и понял, что большой филин на суку старого дуба хочет о чем-то с ним говорить.

— Что тебе нужно, птица, чей крик предвещает недоброе? Какую беду для меня вновь замышляют седые подземные парки? Знай, что с тех пор, как я потерял свою Эвридику, мне не страшны больше утраты.