Александр Островский - Пьесы

Фильм, поставленный на сюжет «Бесприданницы» в 1984 г., режиссер Э. Рязанов назвал «Жестокий романс». Собственно, сопоставление «Бесприданницы» с жестоким романсом сделано еще Я. Протазановым в классической экранизации 1937 г., поскольку и там Лариса поет не романс «Разуверение» на стихи Е. Баратынского, как у автора, а именно жестокий романс «Нет, не любил он…». Совершенно не касаясь вопроса о качестве этих вполне самостоятельных по отношению к Островскому произведений другого искусства, отметим только, что само сопоставление с жестоким романсом интересное и глубокое.

Жестокий романс в эпоху Островского – это совсем не то что фольклор, к которому Островский в целом постоянно тяготеет, а отсутствие этого тяготения в «Бесприданнице» очевидно. Жестокий романс выглядит словно бы художественно неустоявшимся и очень зависит от контекста и исполнения, которые все решают. Доверие к слову, вообще говоря, непременный мотив Островского, но здесь на нем буквально держится весь сюжет пьесы. Карандышев всячески пытается попасть в некий образ героя-резонера, даже героя-идеолога, и эти непрерывные мучительные попытки, собственно, и составляют линию его поведения. И пожалуй, раз только и дается Карандышеву слово, только раз он обнаруживает человеческую состоятельность – когда он, в отчаянии после бегства Ларисы, произносит знаменитые слова о смешном человеке. Но «смешной человек» – это, конечно, прямой антипод того образа, который он безуспешно пытался присвоить.

Сложность образа главной героини состоит, в частности, и в том, что при неоднозначном отношении она должна вызывать самое активное сочувствие. Стилевая природа жестокого романса капризна, одно и то же слово может звучать и пошло, и пронзительно подлинно. Ведь какое-нибудь альбомно-обветшалое и заигранное до явной пошлости выражение «Сергей Сергеевич – это идеал мужчины» для Ларисы звучит во всей первозданности, какой само-то выражение никогда не имело. Патетика здесь не поддержана авторитетом фольклорной, песенной традиции, как в «Грозе», но нет здесь и до-скональнейшего анализа с точки зрения жизнеподобности произнесения, как у Чехова.

Сложно построен и монолог умирающей Ларисы. Здесь есть несомненная доля условности, но за счет этой условности, поступившись буквальным правдоподобием, Островский достигает редкого правдоподобия чувств и всего образа в завершающий момент.

Лариса, почти спровоцировавшая Карандышева себя убить, обнаруживает глубокое и подлинное, уже «посмертное», а не предсмертное желание уйти из жизни, доходящее до благодарности убийце. Она прощает Карандышева и появляющихся на сцене Паратова, Вожеватова и Кнурова. Это они вели за нее торг и борьбу, и это их она хочет утешить, простить и, мало того, всех примирить между собой под цыганское пение.

Мощный финал драмы – смерть героини среди праздничного шума, под цыганское пение – поражает своей художественной дерзостью. Душевное состояние Ларисы показано Островским в характерном для его театра стиле «сильного драматизма» и при этом – с безупречной психологической точностью. И чем резче, сильней разойдется это движение души героини с нашим зрительским возмущением «хорошими людьми», тем сильнее действие финала. Редкий художественный эффект этой сцены Островский строит на остром столкновении разнонаправленных эмоций: чем больше мягкости и всепрощения у героини, тем острее суд зрителя.

За сорок лет труда в русской культуре Островскому удалось создать свой театр как целостный художественный организм, воплотивший модель национального мира. Он исполнил в русской литературе ту же роль, какую в других европейских странах сыграли великие реформаторы драмы, такие, как Шекспир, Мольер, Гольдони, соединившие высокую литературу и демократические театральные традиции.

Однако театр Островского строился в эпоху торжества романного реализма, который, несомненно, повлиял на писателя и придал оригинальные черты этому последнему по времени великому явлению европейской драмы классической формы. Сквозь привычный для нового времени театр действия, подобного романному, в пьесах Островского явственно проступают черты театра древнего – театра показа, зрелища, обрядового действа. Его драматургия тяготеет к каноничности, к устойчивым формам и жанрам, к амплуа, к типажности и неразрывно связана с фольклором: не только со старинным народным театром, но и с песней, сказкой, пословицей. Говоря шире – с устойчивыми формами национального уклада, прежде всего речевого, с эпическим началом фольклора, со всеми пластами долитературной русской культуры и сознания. Полностью это относится к народным комедиям, драме «Гроза» и сказке «Снегурочка», но в той или иной степени все созданное Островским вписывается в эту органичную и целостную художественную систему, представляющую национальный мир как движущийся, меняющийся живой организм.