Янка Брыль - Нижние Байдуны

Сдав на станции зерно, обозники заходили в чайную. Со своими торбами, но перекусить в тепле, взять стакан чаю, а то и баранок или селедку. Только Турковым хлопцам батька такого распутства не позволял. На холоде они, конечно, не сидели, но ели только свое, всухомятку или запивая холодным молоком из бутылок.

Раньше, пока я сам не поехал, Куравка меня убеждал, что Турки шли со своею торбой не в чайную со всеми, а к колонке на площади, один качал воду, а другой запивал ею хлеб, а потом наоборот.

И вот однажды, когда мы сидели в чайной и хлебали горячий чай, туда зашли двое каких-то панков. Из мелких ужендничков*, видать, или какие перекупщики. Немного под мухой, а больше с фанаберией. Подошли к буфету, попросили еще по одной.

______________

* Ужендники - чиновники (польск.).

Чиркун встал из-за столика и подошел к ним. Шестом и мимикой попросил закурить. "Немого" угостили папироской. И зажигалкой пстрикнули под нос. Он стал их благодарить, бормоча, размахивая свободной рукой и что-то немо вскрикивая от восхищения.

Тут я не выдержал, засмеялся.

- Ты цо се смееш? - повернулся ко мне один из панков. - Он ест калека, ему так пан буг дал. Ты цо се смееш?

Он подошел. А я... испугался, что ли. Скорее, растерялся. Ведь что же делать, если полезет драться?..

Я не успел ничего решить, как между нами встрял Куравка.

- Пане, - сказал он очень испуганно, - вы его лучше не трогайте. Не смотрите, что он такой моложавый. Он двужильный. Подковы гнет. Оси ломает. Любого коня подымает навытяжку. А как разойдется - не приведи бог видеть! Что я вам, пане, скажу...

Он нагнулся к панскому уху и что-то зашептал. Потом кивнул в мою сторону головой и снова зашептал.

Панок посмотрел на меня. Исподлобья, таинственно. Ничего не сказал. Куравке он уже сам, без просьбы предложил папиросу. Протянул пачку и мне, а когда я отказался, он посмотрел еще раз и молча отошел к своему дружку.

Уже в дороге все посмеялись над тем, что там Куравка пошептал.

- Пане, - говорю ему, - он ни за что ни про что вас, как муху, шлепнет. Он уже троих убил. А сам в тюрьму не сядет. Оправдают. Сами не знаем почему, но не сядет.

Так я и походил потом с еще одним прозвищем - Двужильный.

"НЕЧЕГО ПОКРЫВАТЬ!.."

Куравка смешил всегда на полном серьезе, а сам чаще усмехался, чем хохотал.

Едем мы, скажем, обозом, возвращаемся налегке. Осень поздняя, но все еще теплая, хорошо лежать на телеге. Кони с пригорка пошли рысцой и догоняют - вдоль большака по стежке идет незнакомая ладная молодица. Куравка, пригревшись под кожухом, лежит себе на боку, опершись подбородком на ладонь, лакомо глядит на шуструю полнушку, а потом, когда совсем поравнялись, тихо окликает:

- Кабето!*

______________

* Кабета - женщина (польск.).

- Что, дядька?

- Купи скалку на лето.

- На черта мне она? - растерянно спрашивает она.

- Как на черта? - совсем серьезно удивляется он. - Макароны будешь раскатывать.

Наконец, догадавшись, та закраснелась и плюнула.

А он смотрит да приязненно улыбается, будто ничего лишнего и не сказал, и не подумал.

Слышать и видеть Василь был мастак.

У Ареся была тогда незамужней дочка Мариля, тоже здоровенная, не очень, как и отец, складная. Но всего девичьего было у ней немало. И добродушная. Около нее припасывался соседский Винцучек, кавалер нерослый, но ловкий и шкодливый. Сидят мужчины в Аресевой хате зимою, еще не совсем стемнело, гомонят да покуривают, а Мариля лежит на теплой печи животом, торчит своим богатством вверх. Все у мужчин будто бы переговорено, а то еще, кажется, и не все, и кто-то говорит без всякого на что-либо намека:

- Винцучка что-то сегодня нету. Неужели он из лесу еще не приехал?

- Приехал, - спокойно и уверенно, как будто зная это, говорит Куравка. И добавляет, кивнув на печь: - Уже вон и сани перевернул...

Как-то при Польше местечко наше сильно горело и после этого дружно собрало денег на "моторовку" - моторную помпу. Для большей верности набожные мещане решили ее "освятить". После обедни поп с дьяконом и певчими вышли на паперть. Открыли святые ворота на площадь, и молодцы пожарнички, не поснимав синих форменных конфедераток, а только по-служебному опустив ремешки "под бороду", по тихой команде "бегом марш!", без гиканья вкатили "моторовку" на высокий пригорок, в большую толпу прихожан. По тому времени и это было незаурядное зрелище, культурное мероприятие. Поп нараспев молился, певчие стройно пели, а какая-то бабка припоздала - "никак же, люди мои", не могла протиснуться вперед, к тому интересному... И надо же было ей спросить как раз у нашего Куравки: