Анатолий Злобин - Бой за станцию Дно

Словом, дознание зашло в тупик - было или не было?

Их заставили примириться, Аркадий Миронович настоял. Павел Юмашев, сгорая со стыда, протянул единственную руку любителю атомной войны. Григорий Иванович как бы нехотя пожал ее.

Инцидент был закрыт. Это произошло уже на пути в мастерскую, куда мы двинулись всей гурьбой из бара. На реке разворачивался белый теплоход. Его гудок низко плыл над городом. Идти, и правда, не пришлось долго. Обогнули старинную церквушку, устремленную в небесные выси, свернули в тихий переулок, в конце которого просвечивала вода затона, чуть под горку, мимо игрушечных деревянных домиков, налево во двор - и вот она, мастерская, в потемневшем кирпичном сарае, с двумя окошками.

Сергей Мартынов шагал впереди в сосредоточенном молчании - и не оборачивался. Аркадий Миронович о чем-то спросил его. Мартынов только буркнул в ответ, что-то вроде: о чем говорить, сейчас все увидите. Задние растянулись вдоль переулка.

Дверь в мастерскую была открыта. Босоногая жена Мартынова Клавдия Васильевна торопливо домывала пол, а увидев нас, положила мокрые тряпки перед дверью.

- Прошу, - сказал Сергей Мартынов и остановился, пропуская вперед полковника Шургина и Аркадия Сычева.

Мастерская оказалась довольно просторной, мы постепенно втягивались в дверь - всем хватало места. На улице ложились первые предсумеречные волны, в мастерской и подавно было тускло. Пришлось зажечь верхний свет, что и сделал Сергей Мартынов.

Клавдия Васильевна стояла у дверей, говоря по очереди всем вошедшим:

- Здрасте. Здрасте.

И подавала каждому ладонь лопаткой.

Мы входили с осторожностью. Многие вообще впервые оказались в таком святилище - мастерской художника. Но ничего необычного здесь не было. Деревенский стол из досок, несколько стульев, в углу скособоченный мольберт.

Где же картина? Да вот же она, на стене, простынями закрыта, целых три простыни, это же надо, такой расход. В углу стояла стремянка.

Войдя в мастерскую, Сергей Мартынов несколько оживился и принялся озабоченно расставлять нас вдоль картины, вернее, вдоль простыней, висевших на веревке, как висит белье во дворе, провисая под собственной тяжестью. Полковника Шургина переместил чуть правее, Аркадия Сычева передвинул во второй ряд. Повернулся к Юмашеву.

- Стань левее, ближе к насыпи.

Так и сказал.

Эти непонятные перемещения, а в еще большей степени белые, в пятнах краски, простыни, колышащиеся от движения воздуха, создавали в мастерской ощущение настороженного ожидания.

В этот момент, словно угадывая наши чувства, Сергей Мартынов подошел к стремянке и открутил веревку, намотанную на гвоздь на уровне его плеча. Простыни заколебались. Мартынов отпустил конец веревки, и простыни с тихим шорохом косо опадали на пол.

- Может, краска не везде просохла, - сказал Сергей Мартынов в наступившей тишине вслед упавшим простыням.

И картина открылась. Она оказалась почему-то не такой большой, как это думалось, когда на стене висели три простыни. Мартынов оправил упавшие простыни и стало видно, что вполне хватило бы одной простыни, ну от силы двух, чтобы закрыть картину. Словом, мы приготовились увидеть картину во всю стену, когда входишь в седьмой зал и видишь перед собой от пола до потолка "Явление Христа народу" и сразу понимаешь: это вещь.

И потом. На что обращает внимание зритель в первую очередь? Ну, конечно на раму. У всемирного шедевра и рама должна быть выдающейся младенцу ясно. А тут не рама даже была, а рамка, да и рамки, в сущности, не было, этакий бордюрчик, нарисованный на стене грязно-розовой краской.

Теперь можно обратить основное внимание на содержание того, что было внутри розового бордюрчика. Сомнений нет - тема военная. Снежное поле клубилось от разрывов, и солдаты идут цепью в атаку по снежному полю, штурмуя насыпь железной дороги. Вдалеке что-то горело, черный дым поднимался до неба. Но тут же, может быть, еще и прежде бордюрчика, потому что взгляд действует быстрее слова, мы все увидели, что во всем этом есть несуразица, какая-то нелепица, если не сказать крепче. Ну верно, солдаты бегут в атаку, но бегут еле-еле, вперевалочку, с натугой и одышкой, и это отчетливо написано на всех солдатских лицах. И вообще, какие это солдаты бегут в атаку, штурмуя насыпь, если это не солдаты, а мы, ветераны. Бой за станцию Дно происходил в 1944 году, мы были молодыми, а нашему полковнику тогда 42 года, и он казался нам старик стариком. А художник берет факт истории и трактует его на свой лад - идут в атаку солдаты, и все солдаты старики, мы все как один.