Олесь Бенюх - Подари себе рай (Действо 2)

- Ключ один - первичное обладание важнейшей информацией. Владелец его - единственный. Для всех остальных желание заполучить этот ключ чревато...

Для Булгакова это была первая встреча со Сталиным. Одно дело говорить по телефону, совсем другое общаться за банкетным столом. Глядя теперь на вождя, изучая исподволь его мимику, жесты, походку, манеру вести беседу, Булгаков вдруг вспомнил давнюю встречу с одним из вождей Белого движения Антоном Ивановичем Деникиным. В августе девятнадцатого Булгаков служил в полевом госпитале и главнокомандующий Вооруженными силами Юга России посетил его вместе с миссией Международного Красного Креста. Несмотря на отеческий тон и все внешние проявления сердобольного, всепрощающего и всегда и для всех доступного барина, генерал-лейтенант производил впечатление жестокого, безмерно уставшего от жизни и потерявшего к ней вкус и интерес человека. Тогда впервые в жизни Булгаков интуитивно увидел на лице человека, который обладал всей полнотой власти, печать обреченности. Да, поистине эфемерны могущество, слава, богатство. Все проходит, все пройдет... Сталин был воплощением энергии, ума, силы. Не увядающих растущих. Как и все люди, он был актером. Но обмануть, ввести в заблуждение драматурга от Бога было нельзя. Булгаков читал любые нюансы в жизненной игре без ошибки. "Понравился ли он мне? Что он, девушка, что ли? размышлял он. - Играет, пожалуй, тоже отца родного. Но из каждой п?ры так и прет необузданная мощь. Что мощь - хорошо. Хорошо ли, что необузданная?"

Молотов разговаривал полушепотом с Марковым. Зав литчастью театра был человеком эрудированным, уважаемым и отцами-режиссерами и актерами. Экспансивный, увлекающийся, с широкими связями в писательском мире, он заметно влиял на репертуарную политику МХАТа. Молотов все это знал и к цели своего разговора шел замысловатым обиняком.

- Как вы считаете, - говорил он, внимательно разглядывая мешки под глазами Маркова, - достаточно ли динамично прогрессирует ваш репертуар?

Марков молчал, думал, что скрывается за таким вопросом.

- Я имею в виду пьесы на современную тему.

- Я считаю, что все пьесы, которые сегодня идут на нашей сцене, читаются как очень современные, - заспешил он. - И классика, и советских авторов. "Хлеб", "Дни Турбиных", "Бронепоезд 14-69", "Платон Кречет" разве они актуальнее таких пьес, как "На дне", "Гроза", "Таланты и поклонники", "Воскресенье", "Дядюшкин сон", "Вишневый сад"? В широком, глобальном смысле? На мой взгляд - эмоционально-эстетическое воздействие на зрителя, культивирование идеалов общечеловеческих ценностей существеннее, чем демонстрация ходульных образов и смакование сиюминутных сюжетцев, которые к большому искусству не имеют даже отдаленного отношения.

- Разумеется, - необычно быстро ответил Молотов. - Но, к примеру, "Мать" Горького или "Разгром" Фадеева не следует считать за явления искусства?

Марков поморщился, едва заметно усмехнулся:

- Все зависит от того, с какими критериями, мерками, требованиями подходить к оценке литературного произведения. Если хотите мое мнение...

- Хочу, - Молотов улыбнулся доверительно. - Я всего лишь дилетант и был бы рад услышать мнение профессионала.

- Я довольно узкий профессионал, - засмущался Марков. - Могу, надеюсь, без ошибки, сказать, что годится для театра и что нет.

- Это я и хочу от вас услышать.

- "Мать"... "Мать"... - он долго мялся, даже покраснел, на лбу выступила испарина. И, наконец, решился: - Это самая слабая вещь Алексея Максимовича. Фадеевский роман не так уж и плох. Однако, ей богу, ни "Мать", ни "Разгром" на сцене я не вижу. Увы!

Молотов, отнюдь не профан в литературе, был почти аналогичного мнения об обоих романах. Впрочем, высказываться посчитал неблагоразумным. Посмотрел на Сталина, который беседовал с Хмелевым и Булгаковым, и сказал с благоговейным придыханием:

- Вы знаете, через несколько лет нам предстоит большой юбилей. Иосифу Виссарионовичу исполнится шестьдесят.

Марков напряженно слушал, не понимая, какое отношение юбилей вождя может иметь ко МХАТу. А Молотов держал паузу по лучшим театральным канонам. И Марков не устоял.

- Большой юбилей! - довольно громко выдохнул он. И, как прежде, непонимающе смотрел на Молотова. Сталин недовольно обернулся в их сторону, но тотчас продолжил говорить что-то Хмелеву. Молотов, еще более понизив голос, теперь почти шептал:

- Как вы думаете, кто мог бы создать пьесу о... ну, скажем, революционной юности вождя?