Олесь Бенюх - Подари себе рай (Действо 2)

Первый самостоятельный визит к вождю - не за ручку с кем-то из членов ПБ, не мимолетная встреча в ходе многотысячного митинга или собрания. Нет, именно аудиенция, в ходе которой можно выдвинуть захватывающую дух инициативу, показать, что и он не лыком шит. Нервное возбуждение на пределе, от ожидания свершения возможного счастливого чуда - например, приглашения в кандидаты в члены ПБ (а почему бы, в конце-то концов и нет?) - все существо его трепещет. И вместе с тем виски сдавливает неуютное, холодное ощущение неуверенности, томительное предвосхищение мрачной, непредвиденной неожиданности. Словно в кромешной тьме бредешь на ощупь по трудной дороге и не знаешь, чем может быть чреват следующий шаг сверкающей пещерой Алладина или мертвящей бездной ада...

Воистину исторический был день 10 мая 1935 года, когда первый секретарь МК и МГК ВКП(б) Никита Хрущев энергичным шагом вошел в приемную Сталина. Исторический для Никиты. Он только что принял бразды столичного правления от любимого покровителя Лазаря Моисеевича и впервые появился в Кремле в новом качестве.

- Здравия желаю! - громко, радостно гаркнул он с порога. В приемной было пять человек - Поскребышев, Тухачевский, Шолохов, Ягода, Блюхер.

- Я бы все же твоего Григория Мелехова... - Ягода поднял руку над головой писателя и замолк, оглянувшись на голос вошедшего. Остальные - кто с удивлением, кто с недоумением, кто с укоризной воззрились на брызжущего энтузиазмом и задором хохла (ибо вопреки истине почти все в высших эшелонах власти считали Хрущева таковым).

- Мы, разумеется, поздравляем вас, товарищ Хрущев, с новым назначени

ем, - кашлянув, хмуро произнес Поскребышев. - Однако, шум здесь, - он многозначительно кивнул на двойную входную дверь в кабинет Сталина, возбраняется категорически.

Говоря это тихо и размеренно, он сделал особое ударение на двух последних словах. И вновь углубился в лежавшие перед ним на столе бумаги. Маршалы, глава НКВД и автор "Тихого Дона" обменялись с Никитой рукопожатиями. Поздравляли вполголоса, чуть не шепотом.

- С тебя причитается, - Блюхер улыбнулся, подмигнул. - Чтобы секретарилось на ять!

- Оселедец бы вырастить - гарный запорожець був бы! - лукаво усмехнулся Шолохов, глядя на легкий пушок на голове Хрущева. Никита покраснел, натужно улыбался, исподтишка бросая опасливые взгляды на стол у окна, за которым восседал "надмiрно суворий секретар" вождя. "Вот такая дурница может испортить все, - замирая от ужаса думал он, принимая поздравления и шутки. - Роковой ошибкой может быть самое доброе слово, но сказанное громче, чем позволено. И не там. И не во время. Ну что ж, век живи - век учись, Никита". Он осторожно, словно стесняясь чего-то, достал из кармана брюк большой носовой платок (Нина сама старательно подрубила полдюжины на прошлой неделе), протер крупные залысины, щеки, нос. Когда Поскребышев запустил его, наконец, в санктум-санкторум, Сталин стоял у окна, смотрел на город в надвигающихся сумерках, держа в одной руке потухшую трубку, в другой какую-то папку. Медленно повернувшись, он устремил взгляд на Хрущева и, помолчав, словно додумывая владевшую им мысль, сказал:

- Вы встречались с товарищем Берия, товарищ Хрущев?

Вопрос был совершенно неожиданным.

- Я? С Берия? Который в Закавказье? Нет, товарищ Сталин, никогда не встречался.

Сталин раскрыл папку и показал Никите довольно пухлую рукопись. Глядя Хрущеву прямо в глаза, заметил в раздумье:

- Прислал мне текст своей работы о революционной борьбе коммунистов Кавказа. В основе все правильно. Даже слишком правильно. Это и вызывает настороженность. Не помню уж кто, но очень верно сказал: "Здорово хорошо тоже нехорошо". А главное - очень Сталина хвалит. Во-первых, это мне не нравится. И, во-вторых, это мне не нужно. Впрочем, к нашей встрече это не относится.

Он неспешно пересек весь огромный кабинет и, положив папку и трубку на конференц-стол, протянул руку Хрущеву:

- А пригласил я вас, чтобы сказать вам вот что. Поздравляю с чрезвычайно важным назначением. Столица. Москва - и сердце, и мозг страны. Надеюсь, партия надеется на вас, Микита.

Так он назвал Хрущева впервые, и у Хрущева на глазах выступили слезы. При каждой встрече со Сталиным Хрущева охватывало трепетное, сладостное, никогда ему ранее неведомое чувство. В нем были и сыновняя любовь, и бесконечная преданность, и безоглядное обожание - за простоту, мудрость, аскетизм и осознанную, бескомпромиссную верность Идее. Тело охватывала дрожь, сменявшаяся истомой. И он готов был идти за вождем и на пир, и на плаху, и отдать саму жизнь за великого мессию коммунизма.