Петр Вайль - Европейская часть

Лучший вид на город - от Ильинской церкви с правого берега Волги, но очарование не пропадает и при взгляде в упор. Опрятная бедность отличает Кострому-бесприданницу, в переводе на русский - регион-реципиент, где даже фирменный лен на длинных столах у Ипатьевского монастыря оказывается ярославским: он тоньше и мягче.

С раннего утра в колоннаде Мелочных рядов - двое в отрепьях среди десятка грязных рюкзаков, мешков, мешочков. Издали жертвы социальных катаклизмов вблизи оказываются героями эпохи перемен. Прислонив к беленой стене лопаты в свежей земле, курят в ожидании клиентуры. Над ними вывеска на картонке: "ЧЕРВЬ". Малый бизнес над великой рекой. Червь точит, слеза течет. Труд и глад. Голь и стыд. Смех и боль. Кострома мон амур. Очень обстоятельно все это описано у Сергея Гандлевского:

...Раз тебе, недобитку, внушают такую любовь

это гиблое время и Богом забытое место.

Новороссийск

По дороге вдоль глубоко врезанной в материк Цемесской бухты - памятники войны. Разбомбленный дом культуры, остов сгоревшего вагона, гранитные обелиски, стеллы, матросы. Холмы с откосами из белого с багровыми разводами мергеля создают выразительный фон. Новороссийск опоясывают монументы гибели. Не только военной. Самые потрясающие - самопотоплению.

Здесь в 18-м, ставя заслон, ушла под воду черноморская эскадра. Мемориальный ансамбль обозначает место затопления каждого эсминца и транспортника, указывая направление и дистанцию в метрах. Дальше к Геленджику, у Кабардинки, утонул "Адмирал Нахимов". На белых мачтах укреплен циферблат 23 часа 20 минут 31 августа 1986 года. Расстояние от берега не названо, но местные показывают: "Вон где буксир, чуть правее". В теплый летний вечер при освещенном береге доплыть можно, даже не умея плавать. Нет ответа, почему пошли на дно сотни людей. "Да бардак потому что и глупость", - говорят местные, уверенные, что это исчерпывающе.

У самого моря в Южной Озерейке - павильон без названия из бледных сварных листов. Сортир с узорной надписью "общий туалет" - во дворе. Рядом причаливают баркасы, заполненные камбалой, которую тащат в забегаловку, очень вкусно жарят и подают с водкой.

Официантка спрашивает, нет ли мобильного телефона - тут один утонул, нужно вызвать скорую.

Мужчина лежит у воды на спине. Он в носках - не снимал, чтоб не порезать ноги о камни. Большой живот то ли вздулся сейчас, то ли было так. Медсестра в кожаной куртке командует: "Я подышу, пусть кто-нибудь покачает. Есть мужики, ебит твою?". Мужики находятся и по очереди делают массаж сердца, пока сестра тискает прижатый ко рту утопленника пластиковый пузырь с беспрестанно слетающей крышкой. Еле стоящий даже на коленях парень, оказавшийся внуком, зажимает деду большой багровый нос. Постепенно багровеет все лицо, потом шея, плечи. Сестра колет адреналин в вену, прикладывает к груди фонендоскоп. Мужики, сменяясь на массаже, рассказывают друг другу, что старик приехал из Цемдолины покушать, выпил-то всего стакан, ну два, перед тем как пошел окунуться. Тело содрогается, под живот сползают трусы, сестра поправляет их не глядя.

Проходит полчаса, изредка то изо рта, то из носа вытекают слабые струйки темной жидкости. Сестра запускает руку в горло, поднимает палец с чем-то вязким: "Какие пять минут под водой, какие пять минут, что ты мне рассказываешь?" Внук мычит.

Приезжает машина реанимации. Врач делает два шага и сразу говорит: "Все, кошачий глаз, конец". Кто-то дерзко выкрикивает: "Как конец? Ты делай что-то!". Реаниматор повторяет: "Все, конец, биологическая смерть". Внук растерянно переспрашивает: "Как это геологическая?". Заполняя на весу бумажку, врач кивает: "Да так". Парень поворачивается к собравшимся, веско говорит: "Все, геологическая смерть". Садится на гальку и плачет.

Мертвец лежит на самой кромке. Вокруг переговариваются, подзывают, матерятся - вполголоса. И ровно с такой же тихой силой плещет море, накатывая на кроссовки внука, омывая руку деда, подбрасывая шприц, мешая сестре слушать - бьется ли что-нибудь, кроме волны.