Михаил Веллер: Белый ослик

Кирилл мучительно вздохнул.

- То есть: я выступаю вашим сторонником, своим поведением привлекаю к вам симпатии - открываю ваше милосердие, доброту, радение о благе жителей...

- А что, не так? Или, по-твоему, милосердие ходит в слюнявчике? С этим стадом расслабиться не моги. Да они сами друг друга порежут и пожрут! Толпа как дети, блага не понимает и добра не помнит. У любви к народу, паренек, рука должна быть железная. Короче, выбор у тебя небольшой. Ответ сейчас.

- Да. Душа или жизнь. Так это не выбор.

- Не понял, о чем ты мямлишь. Так договорились?

- Нет, ваше превосходительство. Я скажу на суде все, как есть.

- Что - "все"? Как - "есть"? Кому ты скажешь, дурень? Кто-то услышит что-то новое? Глаза раскроет? Уши прочистит? И что - что-то изменится? Декабрист разбудит Герцена? И что в итоге - ты историю учил?

- Я скажу, что единственный путь быть человеком - это каждому здесь и сейчас делать все по совести и уму.

- Уму. Муму! Знаешь, как это называется? Вялотекущая шизофрения. Тебя действительно в психушку надо.- Толстяк плюнул и подытожил устало: - Несешь детский лепет, а сам с бомбами бегаешь. Ну и подите вы все к черту!

Я умываю руки.

Он действительно отворил в дубовой панели позади стола неприметную дверцу в помещение для отдыха, оттуда - в ванную, взял душистый французский "пальмолив" и открыл горячую воду.

14

Косой серый дождик моросил на Поклонной горе. Асфальт дымился, и пелена подернула контуры дальних высоток.

В прокуренном "рафике" пришлось нудно ждать завершения приготовлений. Кирилл владел собой и выглядел вполне спокойным. Конвоиры, зажавшие его с боков на заднем сиденье, чутко фиксировали любое движение. От колючих волглых шинелей удушливо припахивало псиной.

Крест подвезли на грузовичке с открытой площадкой, на ней торчала колонка портативного подъемного крана. Грузовик остановился возле узкой, колодцем, ямы, намотав на переднее колесо жирную рыжую глину, оплывающую кучей у края.

Двое работяг в брезентовых куртках и касках спрыгнули из кабины. Один застропил крест и махнул. Другой нажал на кнопки маленького черного пульта, соединенного кабелем с краном. Крест косо всплыл в воздух.

Он был бетонный, шероховатый, толщиной с четырехгранную железнодорожную шпалу. Поперечина под верхним концом была в размах рук. Длинный нижний конец стропальщик придержал и направил так, чтобы он полого уперся в край ямы. Перекрестие опустилось аккурат на ребро платформы. Оба закурили, укрывая сигареты в горсть от дождя, и стали смотреть на "рафик".

Кирилл вздохнул и пошептал.

- Ну пойдемте,- просто сказал распорядитель. Он откатил дверцу, выкарабкался, поднял воротник плаща и стал раскрывать зонтик. Зонтик заедало, судя по грубой пластмассовой ручке товар был китайский, дешевый и недолговечный, и распорядитель повозился, закрепляя соскальзывающий упор спиц.

Конвоиры с ненужной силой подхватили Кирилла под мышки и повлекли. Тот, что был повыше и понеуклюжей, наступил сапогом ему на ногу и негромко извинился.

Свежесть и влага оказались приятны. Тонкая водяная взвесь щекотала лицо. Непроизвольные приступы крупной дрожи раздражали, и Кирилл сосредоточился на их подавлении.

- Раздевать? - буднично спросил коренастый конвоир с сержантскими лычками. Сбрызнутое дождем, его лицо запахло гадким цветочным одеколоном. Напарник опять наступил Кириллу на ногу.

Распорядитель поколебался. Одетый живет на кресте дольше, иногда умирает лишь на пятый-шестой день от обезвоживания: муки его растягиваются. Нагой гораздо быстрее теряет сознание от переохлаждения, и сердце его останавливается: зимой он мучается каких-то несколько часов и засыпает в милосердном забытье. Правда, летом нагого больше истязают комары, но в апреле их еще нет.

- Раздевайте,- сказал он голосом сурового добряка.

- Ну че, сам разденешься, мужик, или помочь?

Кирилл расстегнул плащ, стянул, встряхнул и стал аккуратно складывать, стараясь, чтоб эта невинная и законная оттяжка времени не была чрезмерной и не выглядела трусостью. Положил плащ на край платформы и подумал: начать со свитера или с ботинок? На ботинках можно долго распускать шнурки, зато асфальт мокрый.

Однако касание мокрой пористой поверхности к босым ступням оказалось неожиданно приятным и даже очень приятным. Радость от ощущения жизни, подумал Кирилл.

Из-за ненастья зрителей было немного. Московские пробки и расстояния вообще не способствуют многолюдности подобных зрелищ. Да и пятница - день рабочий. Кто попрется получать сомнительное удовольствие от того, как человека привяжут к перекладине и так оставят? Расстрел или в особенности декапитация вызывали гораздо больше интереса и собирали обширные аудитории, но случались они не так часто.