Галина Вишневская: Галина

Я быстро уплываю...

и т. д. - всего три куплета.

Впервые я почувствовала красоту слияния голосов - хотелось, чтобы никогда это не кончалось. Иван Игнатьевич нам аккомпанировал и совершенно растворялся в блаженстве. Этот дуэт мы пели на детской олимпиаде, и я получила в награду клавир оперы Римского-Корсакова "Снегурочка".

В этом же году я ездила в Ленинград повидаться с матерью, и она, зная, что я все больше увлекаюсь пением, подарила мне на день рождения (мне исполнилось 10 лет) комплект пластинок оперы Чайковского "Евгений Онегин" и патефон. Татьяну пела Кругликова, Онегина - Норцов, Ленского - Козловский.

(Странно, но первыми ролями моего русского репертуара в Большом театре были Татьяна в "Евгении Онегине" и Купава в "Снегурочке" - партии из "подаренных" мне опер.)

И вот я в первый раз слушаю оперу. Звуки оркестра, несущиеся из патефона, красота голосов, волшебные стихи рождают во мне неведомые до сих пор эмоции, ошеломляют меня, потрясают. Я как в лихорадке. Ничего не замечаю вокруг, забываю поесть, не бегу на улицу играть с ребятами, а только сижу дома и верчу ручку изумительной машины, заставляя ее снова и снова повторять мне любовные признания Татьяны, Ленского, холодные нравоучения Онегина.

Скоро вся квартира буквально стонала от "Онегина". Бабушка кричит из кухни:

- Да перестань наконец, закрой ты эту окаянную машину! Надоело хуже горькой редьки!

А я заливаюсь:

Кто ты - мой ангел ли хранитель,

Или коварный искуситель?

Мои сомненья разреши...

Незнакомые раньше слова, сладостная мелодия до слез волнуют меня. Мне хочется не только петь, но играть, изображать то, о чем я пою. Я прикладываю руки к сердцу и, глядя на себя в зеркало, пою за Ленского:

Я люблю вас, я люблю вас, Ольга,

Как одна безумная душа поэта

Еще любить осуждена!..

Потом чувствую, что зеркало мне мешает, отвлекает от главного - от моего внутреннего переживания, и я отворачиваюсь от него. Так мне легче вообразить себе и Ольгу, и сад. Мне видится желтый дом с колоннами, и вот передо мной уже Татьяна - на балконе, лунной ночью...

Я пью волшебный яд желаний,

Меня преследуют мечты!

Как сладко бьется сердце! Как мне хочется на этот балкон... надеть на себя белое платье... Ведь для меня до сих пор было неизвестно даже значение таких слов: "волшебный яд желаний". Для меня яд - это "Мару-у-у-ся отра-вилаа-а-сь, в больни-и-и-цу по-о-о-везли-и-и..." Я хватаю граненый стакан, наливаю воды и залпом выпиваю. Но что это? Видение несчастной Маруси на больничной койке и доктора в белом халате уже не появляется перед глазами и не вызывает, как раньше, жалостливой слезливости. Оказывается, есть такой "волшебный яд", от которого замирает сердце, кружится голова и хочется от счастья улететь на небо.

Я выучила всю оперу наизусть. Знала все партии, хоры. Как безумная, с утра до ночи или пела, или читала вслух стихи. Садилась за стол, брала школьную тетрадь и начинала писать и петь:

Пускай погибну я, но прежде

Я в ослепительной надежде

Блаженство темное зову;

Я негу жизни узнаю...

Естественно, что такое состояние привело меня к трагической развязке - я влюбилась! Мои фантазии и эмоции требовали выхода.

Он - мой Онегин - учился не в моем, а в следующем классе - в четвертом. Он был особенный. Он был не похож на остальных мальчишек. Все ребята вихрастые, одеты во что попало, а он - всегда аккуратно причесан (на прямой пробор!), в длинных, хорошо отутюженных серых брюках и того же цвета пиджаке, и рубашка всегда чистая. В общем, мне стало ясно, что

Ты чуть вошел - я вмиг узнала,

Вся обомлела, запылала

И в мыслях молвила: "Вот он!.."

А он не обращал на меня никакого внимания. Ни малейшего. Но не могу же я подойти к нему и сказать: "Я вас люблю"! Ну, и решила я написать ему письмо. Конечно, я его целиком скатала у Пушкина:

Я к вам пишу. Чего же боле?

Что я могу еще сказать?

Теперь, я знаю, в вашей воле

Меня презреньем наказать...

Длинное письмо получилось, несколько листов. Попросила одну девчонку, и она ему передала. Господи, как я ждала следующей перемены, чтобы узнать свой приговор! И что же? О, ужас! - он ничего не понял, мой Онегин в серых брюках и с безукоризненным пробором! Он ничего не сказал мне и не посмотрел на меня даже, а я убежала домой и горько плакала от обиды и разочарования. Мне было 10 лет, и я перестрадала мою первую и несчастную любовь. Почти по Пушкину. Ведь и Онегина любовь Татьяны вначале не затронула. И пленил-то он Татьяну потому, что светским львом явился в скучное деревенское общество... Прямой пробор... Серые брюки... Как это по-русски! И какая все это у Пушкина правда!