Когда Мишенька уехал, Настенька сказала брату:
— За что ты отказал Разуваеву от дому? Он милый и добрый, кроме того, я дружна с ею сестрою, а тебя и твоего Колибри я ненавижу!
«Вот тебе раз», — подумал Обносков, услышав о сестре Разуваева, и добавил:
— Как? Разве у Разуваева есть сестра?
— А как же, — сестра Варюша. Разве ты о ней забыл?
— И мною за ней дают?
Настенька пожала плечами и отошла к окну.
— Сорок тысяч, — отозвалась за неё Ксения Дмитриевна.
Обносков ударил себя по коленке.
— Вот как! А недурно бы, maman, подловить её для меня?
— Скажите, пожалуйста, — отозвалась Настенька, — мне выйти замуж за Мишеньку нельзя, а тебе жениться на Варюше можно? Это на каком основании?
Обносков пожал плечами.
— Я и ты — совсем другое дело. Я и после женитьбы останусь Обносковым, а не буду Разуваевым. Кроме того, род Обносковых очень древний и для оздоровления потомства не мешало бы ввести в его кровь простонародные элементы.
Ксения Дмитриевна покачала головой.
— Ксенофонт, как тебе не стыдно! Ты знаешь, что сестра ничего не должна знать о таких вещах!
Ксенофонт сделал брезгливую гримасу.
— Однако же она знает!
— Идиот! — отозвалась у окна Настенька и, круто повернувшись, вышла из комнаты.
Обносков вздохнул.
— Кроме шуток, maman, недурно было бы мне жениться на этой Варюшеньке Razouvaeff. Это было бы полезно для оздоровления нашего состояния. Как ты думаешь?
Он замолчал. Из соседней комнаты послышались тихие всхлипывания Настеньки.
Между тем Мишенька ехал Безотрадным.
В селе было тихо. В окнах избёнок мерцали огоньки. Крестьяне укладывались спать, и в окна хорошо было видно, как они размашисто крестили перед образами грудь и живот, позёвывали и почёсывались.
Мишенька вспомнил своё посещение Обносковых и вздохнул. «Везде я чужой», — подумал он, и ему стало горько, хотелось плакать.
Вокруг было темно и безотрадно. Холодный и сырой ветер дул с востока, неприветливо шурша соломенными кровлями избёнок. Вечер глядел пасмурно, безнадёжно и угрюмо. Звезды горели тускло, точно им совершенно не хотелось глядеть на землю, и они делали это только по принуждению. Серые косматые тучи стадами ползли по небу. Казалось они отчаялись увидеть когда-либо более приветливые страны и тихо ползли вперёд без цели и желаний, застыв в тупом равнодушии.
Мишенька проезжал уже мимо крайней избёнки села Безотрадного и вдруг остановил лошадь. Он увидел, что какая-то тень отделилась от завалинки и заковыляла к нему навстречу. Очевидно, его кто-то поджидал.
— Михайло Семеныч! — услышал он и тут же увидел прямо пред собою худосочное и покрытое струпьями лицо мирского пастуха Хрисанки.
Хрисанка, ковыляя, подошёл к дрожкам.
— Пожалейте, Михал Семеныч, наше убожество! — заговорил он хныкающим голосом. — Ваш тятенька наших лошадей загнал и штраф требует. А мир у меня 30 рублей удержать из жалованья хочет. А я чем виноват, Михал Семеныч? Я за жеребеночком ходил. Пожалейте, Михал Семеныч, наше убожество!
Хрисанка дрожал от волнения, хватался руками за свой верёвочный пояс и прятал вниз глаза, в которых беспокойно металось что-то робкое и вместе с тем неодолимо гневное.
Мишенька виновато потупился.
— Право же, я ничем не могу тебе помочь. Ты сам знаешь, тятенька всем сам управляет, а я только на манер приказчика, — сказал он, желая быть хладнокровным.
— Сделайте божескую милость, Михал Семеныч!
Хрисанка внезапно упал на колени.
— Ну, чего просишь? Сам знаешь, я ничем помочь не могу! Разве я хозяин в доме? Я пёс приблудный в доме, а не хозяин! — вдруг выкрикнул он раздражённо.
Хрисанка потянулся к ногам Мишеньки.
— Пожалейте наше убожество!
Он захныкал и так жалобно, что это окончательно рассердило Мишеньку.
— Отстань! — сердито крикнул он. — Сам знаешь, я в доме хуже последнего пса!
Он сердито ударил вожжою. Лошадь рванулась вперёд.
— Ужо попомните меня, людорезы! — услышал Мишенька за своею спиною вопль Хрисанки, и этот крик ударил его точно кнутом. Мишенька покраснел, как от пощёчины.
«А я-то тут при чем, а я-то тут при чем!» — думал он и в припадке злобы настегивал лошадь. Лошадь помчалась стрелою. Через несколько минут Мишенька был уже в усадьбе. Он пошёл к себе в комнату, расстроенный и рассерженный, и в коридорчике встретил дяденьку Геронтия. Тот был пьян и слегка покачивался на ногах; Геронтий Иваныч вместе с ним прошёл в его комнату.
— А я, — сообщил он племяннику, — самого за тебя во как разнёс! И поощрение за это кулаком по шее получил! Орден! Орден с синяками и ссадинами для ношения на затылке!
Читать дальше