Георгий Яблочков - Рассказы

Макар уселся на бревне в углу двора, чтобы его не заметила Елена. Боль волнами ударяла в затылок, и вместе с нею вставало отчаяние:

«Срам-то какой! По всей деревне пойдёт… Эх, взял бы Варю на руки, как птичку, ушёл бы на край света и пестовал там!» — И сам собой из отчаяния поднимался косматый зверь и гнал прочь робость и страх.

Макар сидел на бревне, опустив голову, уронив руки с колен, глядел в темноту и делался страшен самому себе.

Через полчаса он встал, поднялся в сени, выдернул из стены топор, заткнул его за пояс и пошёл. Решительными шагами завернул на главный порядок, дошёл до избы Лаптевых и остановился под окном.

В оконцах горел свет, и изнутри слышался сильный шум: сразу кричало и ругалось несколько мужских и женских голосов. Макар прислушался напряжённо, раскрыл калитку, вошёл в сени и распахнул дверь. Косматый зверь поднялся в нём на дыбы.

На лавке прямо против двери сидела Варвара. Платок с головы у ней сбился, волосы были растрёпаны, и на белом лице её горели огромные глаза. На неё с визгом наскакивала рыхлая Арина и толкала за плечо растерянного Гришку. А рядом, внушительно говоря громовым голосом, стоял с вожжами в руках бородатый Михайла. У стола злобно голосила рябая Марья. На лавке невозмутимо сидел, набивая трубку, рабочий Яков.

Все оглянулись разом на открывшуюся дверь и застыли на своих местах. Варвара крикнула дико и забилась на лавке. А Макар дошёл до середины избы и, сам пугаясь себя, закричал:

— Эй, дядя Михайла, и ты, Гришка, слушайте! Если кто хоть пальцем тронет Варвару — убью! Я человек решёный! Так и знайте: убью!

Все молча смотрели. Макар посмотрел кругом и, вытащив из-за пояса топор, снова сказал:

— Так и знайте. Убью! Варвара ни в чем неповинна.

Повернулся и пошёл в сени, во двор и на улицу. Пройдя шагов тридцать, снова вернулся, стукнул в окно, крикнул: «Так и говорю: кто хоть пальцем тронет Варвару убью!» — и снова пошёл. В избе заревело, с треском распахнулась калитка, и трое мужиков выскочили на улицу, крича: «Сволочь! Варнак! Каторга тебя дожидается! Погоди!»

Макар дал им подбежать совсем близко, неожиданно повернулся, нагнул голову, сказал: «Ну!» — и вытащил из-за пояса топор. Мужики остановились, как вкопанные, постояли, ругаясь так, что отдавалось за рекой, повернули и медленно пошли назад.

Но обеим сторонам улицы хлопали окна, и в темноту высовывались любопытные головы. Макар подождал немного и тоже пошёл.

Дня через три, на рассвете, Макар, Степан и Алексей сошлись за рекой около землянки, стоявшей на гриве версты за полторы от берега. Летом там не было никого: перевозчики жили в ней только весной, когда пологий берег далеко затоплялся разлившейся рекой.

Понемногу, чтобы не обращать внимания деревни, товарищи перетащили туда лопаты, топоры, железный щуп, нарочно выкованный Макаром у себя в кузнице, и теперь, вынув инструменты из-под почерневшей соломы, сваленной в углу, спорой развалистой походкой дружно зашагали вперёд.

Надо было пройти восемь вёрст по большой дороге. Шли, держась около самого края, чтобы при первой же встрече свернуть в лес. На девятой версте взяли влево по лесной тропинке, дошли по ней до крутого берега лесной речки Крякши и по плотине около шумевшей мельницы перешли на ту сторону.

Больше молчали. Дома уже было переговорено обо всём. Впереди нетерпеливо бежал Степан. Макар, мрачно понурив голову, шагал позади. С той самой ночи он так и не видел Варвары и не знал, что сталось с нею. Вся деревня только и делала, что судачила о Лаптевых, о Варваре и о нем. Было противно и стыдно показаться на улицу.

Макару плохо верилось в клад. И в то же время верилось невольно: клад был последним выходом. Сорвётся это, что будет тогда? Но что-то должно быть — это он знал: чувствовал, что жизнь переламывается пополам.

И всё-таки, чем дальше шли в лес, тем легче делалось на душе. Точно лёгким ветерком выдувало из неё залежавшуюся печаль. Иногда Макар даже забывал, куда и зачем они идут, а просто шагал, всей грудью вдыхая лесной воздух и оглядываясь кругом.

Был всё лес. Сначала вдоль дороги росло мелкое чернолесье, дальше шла ель, изредка прерываемая березняком, уставленным поленницами серебряных дров, ещё дальше земля поднялась, стала рассыпчатой и жёлтой, покрылась серым мхом, и пошёл сосновый бор. Куда ни хватал глаз, везде, сплетаясь вершинами, поднимались тонкие красные стволы, и в чистой, опрятной глубине стояла церковная тишина. В одном месте бор отступил от дороги, отодвинулся будто нарочно, и, как малые дети, весело выбежала вперёд мелкая поросль ольшаника, осинника и березняка, густо заросшая у самой дороги чащей шиповника, сплошь засыпанного розовым цветом.