Алексей Тихонов - Девичье поле

— Как они ныне непонятно писют по-флянцузски, — огорчённо сказала бабушка. — Половину не понимаю. Ну-ка, Лина, сто это вот знацит?

Лина подошла к бабушке, взяла из её рук рецензию, посмотрела и объяснила смысл непонятной фразы, но сказала, что тут есть какое-то очевидно техническое слово из области живописи, которого и она не знает. Непонятным оказалось оно и для Александры Петровны и для тёти; но это было и не важно; общий смысл статей — похвалы — действовал на всех одинаково радостно.

Варя доложила, что обед подан. Пошли в столовую, но чтение вырезок продолжалось и за столом. Лина сообщила ещё подробности из письма Наташи: картина Делоне куплена в Люксембургский музей, а её — все четыре — в галерею какого-то американского миллиардера.

Затянувшийся от чтения обед кончился, когда все было прочитано.

— Ну, слява Богу! Давай Бог Натке сцястья. Посмотлеть бы хоть на неё тепель, на сцястливую-то, — говорила бабушка, поднимаясь из-за стола, чтобы идти в свою комнату. — Пойду вот хоть на польтлет мой поглязю, да, Натку мою длянную вспомню. Тепель, поди-ка, она и забудет обо мне. А я вот возьму, да в Палис к ней и покацю. Ну, до свидания, милие мои. Пойду-ка, не плиснится ли мне Палис-то.

И, тихонько постукивая палкой, она ушла.

Так как и вырезки и фотографическая карточка Делоне были в письме к Лине, то Лина теперь, вставая из-за стола, спросила мать:

— Мама, вырезки тебе ещё нужны, или я пока возьму их к себе?

Александра Петровна в раздумье посмотрела на неё, потом сказала:

— Да, возьми… пока. Потом дашь мне просмотреть ещё.

Лина, сложив в большой конверт вырезки, посмотрела ещё раз на фотографическую карточку Делоне и потом вложила её в особый прозрачный конверт, в котором она была прислана между вырезками. Протянув руку с портретом к матери, она спросила:

— Я и это возьму? Или оставить?

Александра Петровна молча кивнула ей в знак согласия взять; но Лина поняла это, как согласие оставить, — и положила портрет. Александра Петровна не возразила. И когда Лина, поцеловав её, пошла с своим пакетом к себе наверх, портрет остался на столе.

Александра Петровна ещё посидела с минуту, взяла портрет, и, теперь не взглянув на него, медленно пошла немного грустная, задумчивая, в свою комнату.

Думалось о том, отчего же Наташа не снялась с мужем на одной карточке. Как-то не хочется поставить на свой стол этого одного, чужого. Будь они с Наташей вместе, он может быть, стал бы ей сразу ближе. Но Наташа не нашла нужным сделать это, — не подумала конечно. Как не нашла нужным прислать этот портрет раньше, когда просила согласия на брак.

И Александре Петровне немножко больно от этого нового проявления Наташина эгоизма, выразившегося в равнодушии. Она привыкла к этому у Наташи, она знает, что у любимой её дочурки хорошее сердце, но… что-то есть во всех этих «нынешних», что нет-нет, да и резнет по больному месту старшее поколение. А молодость всегда права, ей ведь жить, — за ней будущее…

Мелькнула вдруг мысль о том, что вот как-то никому из них не пришло в голову послать Наташе сейчас же приветствие, телеграмму, что ли. Впрочем, что ж телеграфировать?.. Гражданский брак, — с ним каждый из членов их семьи в отдельности мог до поры до времени примириться, но приветствовать его коллективным поздравлением?.. Нет, в письмах это лучше скажется…

Думалось и о Лине.

Что значила эта необычайная радость Лины при чтении Наташина письма? Все были в хорошем радостном настроении, но у Лины это проявилось так, как будто не Наташа, а она выходит замуж. И покраснела, и глаза горят. И это смущение при вопросе о венчании. Не было ли у Наташи чего-нибудь уже раньше и Лина знала об этом?.. Конечно, у них больше близости между собой, чем с матерью… Впрочем, у Лины и должна быть радость ярче: ведь ей и самой мечтается замужество.

Мысли Александры Петровны, попав в эту колею, невольно приводят её к не раз обдуманной возможности брака Лины с Соковниным. Хорошая партия. Желанная партия!

Но почему же ей делается теперь так грустно-грустно при этой мысли? Разве не желает она самых лучших мужей для своих дочерей, брака по любви, брака, дающего им довольство и счастье?

Да… Но — там, в глубине её души её собственный эгоизм, старческий эгоизм, хотел бы противопоставить планам эгоистического счастья молодого поколения свои планы, имеющие как будто и свои законные, традиционные права. Народные права. Разве не приходила ей не раз мысль: хорошо бы взять, как говорят в крестьянстве, зятя в дом.