Е Жаринов - Магистр Жак де Моле

Король был уверен, что этот бывший гасконский прелат полностью подчинен ему. Обескураживающая реакция христианских правителей на затеянный монархом процесс не особенно-то беспокоила Филиппа. Куда важнее было заставить молчать ручного папу. Впрочем, и здесь король был самонадеянно уверен в благоприятном исходе. Филипп даже и предположить не мог в своей гордыне, что весь этот спектакль затеян не им, а режиссером куда более могущественным, и поэтому все честолюбивые планы в любую минуту могли рухнуть.

Дело в том, что до того, как Клемент V стал Клементом V, он носил имя Бертрана Го и был архиепископом в городе Бордо. Матерью же будущего папы римского была Ида де Бланшфор, и принадлежала она тому славному роду, из которого и вышел, может быть, наиболее могущественный и влиятельный за всю историю ордена Великий Магистр Бертран де Бланшфор. Получалось так, что папа Клемент V, этот верный слуга короля, приходился родственником одному из бывших иерархов ордена и поэтому заступничество за опальный орден могло стать делом его фамильной чести. На такой поворот событий в тайне и рассчитывал Магистр, об этом и шептал ему в левое ухо предательский голос, успокаивая старика относительно пыток и прочего. Голос бормотал, что его, Магистра, подвиг мученичества, скорее всего, и не понадобится. Все обойдется и так, без дыбы, простой беседой с глазу на глаз.

- Где сокровища? - спросит король

Не знаю, - ответит Магистр.

Так допрос и закончится, не успев начаться. Вмешается папа, и главу ордена переведут в другое более безопасное место.

Де Моле изо всех сил старался не слушать сладкий шепот искушения и продолжал ходить из угла в угол, мысленно готовя себя к тому, что муки принять все-таки придется. Кому как не ему, Магистру, и надо показать пример неколебимого мужества и стойкости...

Каково же было удивление де Моле, когда духовник, который по статусу обязан был посещать столь непростого заключенного, шепотом поведал о четырех рыцарях, решивших вынести во имя ордена страшные муки, какие можно встретить лишь в аду. Но если в преисподней страдает бестелесная душа грешника, а всякая бестелесность, как утверждают богословы из Сорбоны, уже отрицает муки физические, присущие лишь телу, то в подвалах инквизиции душевные страдания усугублялись и невыносимыми терзаниями плоти. Получалось так, что четыре простых рыцаря, которые ничего не ведали о грандиозных планах своих иерархов, расплачивались за все сами, добровольно обрекая себя на то, чтобы пройти сразу через два ада: ад телесный, земной, и ад потусторонний, предполагающий лишь душевные муки.

Как?! Как их зовут?! - не выдержал и прокричал Магистр.

Скриптор, специально подосланный инквизицией, подслушивал из соседней камеры. Он тут же записал этот вопрос и приготовился слушать, что дальше будет.

Шепотом Магистру были названы имена всех четырех, и Магистр не мог вспомнить в лицо ни одного из них. Он несколько раз пытался это сделать, помногу раз шептал, как заклинание, имя каждого, и звуки эти ласкали его слух, словно молитва, но они так и не пробудили в памяти де Моле узнаваемые черты. В бессилии Магистр встал в угол и, не обращая внимания на своего духовника, дал волю слезам. Старый рыцарь оплакивал не только этих невинных мучеников, безропотно отдавших свои жизни во славу ордена, но и свою собственную слабость, свое предательское искушение и скрытую потаенную радость, с которой он думал о возможном заступничестве папы.

Скриптор за стеной слышал лишь всхлипывания, сморкания и глубокие вздохи заключенного, которые он никак не мог отразить в своем протоколе и поэтому лишь записал на всякий случай: "Плачет". Прислушался ещё раз. Зачеркнул слово "Плачет" и заменил его другим: "Рыдает". Кивнул себе в знак того, что все сделал правильно и стал слушать дальше. За хорошую работу ему обещали дать жирного каплуна.

Х Х

Х

Братья, судьбы которых оплакивал сам Магистр, страдали по одиночке. Они и понятия не имели, какой эффект произведет на всех их упорное отрицание вины. Измученные, братья лежали, каждый в своей камере, на гнилой соломе. Они были обессилены настолько, что не могли даже испить гнилой воды из деревянной посудины, которую перед ними, после того, как их растащили по камерам, поставили тюремщики. Черствый хлеб, что находился рядом с деревянной плошкой, жадно доедали крысы, и если бы не глухие стоны мучеников, то у этих животных на обет был бы и кусочек мяса, которое так и вылезало, так и манило к себе своим запахом крови, особенно в тех местах, где палачи постарались с удвоенным рвением.