Алексей Зикмунд - Герберт

- Прошу ко мне - отпраздновать удачный сбор средств в фонд партии национал-социалистов.

Герберт и Франц переглянулись. Женщина предупредительно открыла перед ними дверь, и они молча вошли к ней. Ее купе оказалось куда более просторным, чем то, в котором ехали они. По-немецки женщина говорила с акцентом, когда же она села, то стало заметно, как она косоглаза. Франц и Герберт раскачивались на двух миниатюрных креслицах. Под тяжелым попутчиком кресло скрипело так, словно готовилось испустить дух.

- Меня зовут Хельга, - сказала она и протянула длинную сухую руку сначала Францу, а потом Герберту.

В какое-то мгновение Герберту показалось, что он пожимает не руку, а длинную хищную змейку, но вот змейка выскользнула у него из ладони и превратилась в изящную женскую руку. Мысли уносили его в заоблачные дали - туда, где красноватое отчаяние сомкнуло над любимым городом яйцевидный купол. Город этот назывался Берлином. В этом городе жила светловолосая девушка Бербель. Оглупленное выпивкой сознание то возвращало его к реальности, то вновь опускало в мир воспоминаний.

- Давайте споем песню, - неожиданно предложила женщина и, не спрашивая их согласия, стала тихонько напевать "Майн либер Августин", слова она произносила особо - проглатывая окончания. Вдруг она замолчала и, оторвав взгляд от бронзового светильника, словно очнувшись, огляделась. - Я шведка, мой муж дипломат, сказала она, вставляя в мундштук сигарету, взгляд ее был затуманен.

Попутчик Франц сразу определил в ней опытную развратницу.

- Кстати, какую жатву вы собрали с испуганных и нацистов? - спросил он у Герберта.

- Я тоже кое-что дала. - Она подвинулась к юноше, тем самым смутив его. Может быть, я еще что-нибудь спою вам?

- Давайте лучше откроем шампанское, - предложил пьяный попутчик, в голосе которого едва угадывалось человеческое достоинство.

Герберт лихим жестом гусара вытащил бутылку и стал открывать ее. Глухо стукнула пробка, розовая пена ударила из бутылки и брызнула на значок Герберта, приколотый к куртке, - пузырьки мягкой шапкой ложились на белую рубашку и быстро лопались.

- Кровь, - произнесла Хельга, показывая на рубашку, по которой растеклось большое пятно.

- Да ну что вы, это всего лишь вино, - успокаивал Франц впечатлительную шведку.

А она вдруг перешла на родной язык, слова булькали у нее в горле, словно пытаясь освободиться.

Непонятное состояние женщины передавалось, как магнитное поле. Перед Гербертом возник портрет девушки, занимавшей его воображение, краски его были смазаны, одурманенное выпивкой сознание растворяло себя в безотчетных глубинах внутреннего "я". После шведского приступа Хельга наклонила голову и как бы забылась. Пьяный Франц встал, посмотрел вокруг ничего не видящими глазами, толкнул дверь и вышел в коридор. Оставшись со шведкой, Герберт почувствовал себя неуютно. Она смотрела ему в глаза, а он отводил их в сторону.

Странноватая игра начиналась между ними. Наконец ему это надоело, он прищурился и заулыбался.

- Вы нравитесь мне, - сказала шведка, - вы себя так свободно ведете, словно вам уже двадцать лет.

- Мне только четырнадцать, - тихо сказал он.

- А что вы будете делать с этими деньгами? Сознайтесь, никакая партия не давала вам такого поручения. - Шведка явно требовала утвердительного ответа и очень внимательно изучала мальчика.

- Ну вот, скажем, так я вырастаю из детских штанишек, а вы хотите, чтобы я перед вами оправдывался.

Неожиданно она встала, подошла к мальчику и положила ему одну руку на плечо, а другую на голову. Она гладила его по волосам и постепенно опускалась на колени.

Через несколько часов он очнулся. Неяркий ночник освещал спящую с ним рядом темноволосую женщину. Во сне лицо ее слегка подергивалось, рот был полуоткрыт, а над верхней губой лежала тонкая и пушистая змейка. Змейка показалась ему несколько странной, и он нагнулся над спящей. Женщина пошевелилась и закинула руку за голову, отчего у Герберта побежали по шее мурашки. Он сел на кровати, надел брюки и посмотрел на золотой брегет, лежащий на столике. Циферблат часов состоял из разнообразных животных. Вместо цифры двенадцать была нарисована сова, вместо часа - волк с оскаленной пастью, на двух - тигр, на трех - орел. Было три часа сорок пять минут. Большая стрелка приближалась к кабану, нарисованному вместо четвертого часа; в голове у мальчика бушевал шум миновавшего опьянения. Шведка что-то шептала во сне. Одевшись, он открыл дверь купе, огляделся по сторонам, затем вернулся, выключил лампочку над головой спящей, собираясь уйти совсем. Тут шведка проснулась.