Алексей Толстой: Князь Серебряный, Упырь, Семья вурдалака

Грустно и весело в тихую летнюю ночь, среди безмолвного леса, слушать размашистую русскую песню. Тут и тоска бесконечная, безнадежная, тут и сила непобедимая, тут и роковая печать судьбы, железное предназначение, одно из основных начал нашей народности, которым можно объяснить многое, что в русской жизни кажется непонятным. И чего не слышно еще в протяжной песне среди летней ночи и безмолвного леса!

Пронзительный свист прервал мысли боярина. Два человека выпрыгнули из-за деревьев и взяли лошадь его под уздцы. Двое других схватили его за руки. Сопротивление стало невозможно.

- Ах, мошенники! - вскричал Михеич, которого также окружили неизвестные люди, - ах, тетка их подкурятина! Ведь подвели же, окаянные!

- Кто едет? - спросил грубый голос.

- Бабушкино веретено! - отвечал младший из новых товарищей князя.

- В дедушкином лапте! - сказал грубый голос.

- Откуда бог несет, земляки?

- Не тряси яблони! Дай дрожжам взойти, сам-четверть урожаю! - продолжал спутник князя.

Руки, державшие боярина, тотчас опустились, и конь, почувствовав свободу, стал опять фыркать и шагать между деревьями.

- Вишь, боярин, - сказал незнакомец, равняясь с князем, - ведь говорил я тебе, что вчетвером веселее ехать, чем сам-друг! Теперь дай себя только до мельницы проводить, а там простимся. В мельнице найдешь ночлег и корм лошадям. Дотудова будет версты две, не более, а там скоро и Москва!

- Спасибо, молодцы, за услугу. Коли придется нам когда встретиться, не забуду я, что долг платежом красен!

- Не тебе, боярин, а нам помнить услуги. Да вряд ли мы когда и встретимся. А если бы привел бог, так не забудь, что русский человек добро помнит и что мы всегда тебе верные холопи!

- Спасибо, ребята, а имени своего не скажете?

- У меня имя не одно, - отвечал младший из незнакомцев. - Покамест я Ванюха Перстень, а там, может, и другое прозвание мне найдется.

Вскоре они приблизились к мельнице. Несмотря на ночное время, колесо шумело в воде. На свист Перстня показался мельник. Лица его нельзя было разглядеть за темнотою, но, судя по голосу, он был старик.

- Ах ты, мой кормилец! - сказал он Перстню, - не ждал я тебя сегодня, да еще с проезжими! Что бы тебе с ними уж до Москвы доехать? А у меня, родимый, нет ни овса, ни сена, ни ужина!

Перстень сказал что-то мельнику на непонятном условном языке. Старик отвечал такими же непонятными словами и прибавил вполголоса:

- И рад бы, родимый, да гостя жду; такого гостя, боже сохрани, какой сердитый!

- А камора за ставом [ 25]? - сказал Перстень.

- Вся завалена мешками!

- А кладовая? Слышь ты, брат, чтоб сейчас отыскалось место, овес лошадям и ужин боярину! Мы ведь знаем друг друга, меня не морочь.

Мельник, ворча, повел приезжих в камору, стоявшую шагах в десяти от мельницы и где, несмотря на мешки с хлебом и мукою, было очень довольно места.

Пока он сходил за лучиной, Перстень и товарищ его простились с боярином.

- А скажите, молодцы, - спросил Михеич, - где ж отыскать вас, если б неравно, по сегодняшнему делу, князю понадобились свидетели?

- Спроси у ветра, - отвечал Перстень, - откуда он? Спроси у волны перебежной, где живет она? Мы что стрелы острые с тетивы летим: куда вонзится калена стрела, там и дом ее! В свидетели, - продолжал он, усмехаясь, - мы его княжеской милости не годимся. А если б мы за чем другим понадобились, приходи, старичина, к мельнику; он тебе скажет, как отыскать Ванюху Перстня!

- Вишь ты, тетка твоя подкурятина! - проворчал себе под нос Михеич, - какие кудрявые речи выговаривает!

- Боярин, - сказал Перстень, удаляясь, - послушай меня, не хвались на Москве, что хотел повесить слугу Малюты Скуратова и потом отодрал его, как Сидорову козу!

- Вишь, что наладил, - проворчал опять Михеич, - отпусти разбойника, не вешай разбойника, да и не хвались, что хотел повесить! Затвердила сорока Якова, видно, с одного поля ягода! Не беспокойся, брат, - прибавил он громко, - наш князь никого не боится; наплевать ему на твово Скурлатова; он одному царю ответ держит!

Мельник принес зажженную лучину и воткнул ее в стену. Потом принес щей, хлеба и кружку браги. В чертах его была странная смесь добродушия и плутовства; волосы и борода были совсем седы, а глаза ярко-серого цвета; морщины во всех направлениях рассекали лицо его.

Поужинав и помолившись богу, князь и Михеич расположились на мешках; мельник пожелал им доброй ночи, низко поклонился, погасил лучину и вышел.

- Боярин, - сказал Михеич, когда они остались одни, - сдается мне, что напрасно мы здесь остановились. Лучше было ехать до Москвы.