Array Сборник - Вечное возвращение. Книга 1 - Повести

Он рассказывает последние новости и происшествия. Практиканты недовольны совхозом, они жаловались Директору на Веделя: тот заставляет их мыть бочки и выполнять все работы наравне с рядовыми рабочими.

– По-ни-маешь? – повторяет Винсек. – Поднялся такой шухер… «Мы, говорят, в Москву будем жаловаться. Мы – ви-но-де-лы!» К прокурору хотят.

– Ну, а Директор?

– О! – он вскидывает голову. – Он, брат, может… «Ладно, говорит, расследуем. Хотите, говорит, жаловаться? Сейчас позовем Веделя – выкладывайте при нем все начисто…» Как это он их шаркнет! «Я шептунов за спиною не слушаю. И у меня в совхозе таких разговоров прошу не разводить. А насчет того, что вы виноделы, так это преждевременно. Повремените!» Взял он их в работу здорово!

– Так… Ну, а Эдуард Августович?

– Пришел. Чего ему сделается? Директор при нем все и начал. А он стоит, только кепку надернул, и слушает. Только головой качает. Потеха! «Вы, говорит, виноделы? Вот! – и показывает руки. – Мотыгой копать умеете? Я, говорит, сам горы копал, камни ворочал и сам бочки мыл. Нам барчуков не нужно!» Так и отрезал. «Какие из вас виноделы, если вы бочку порядочно вымыть не умеете?» О, брат, загнал он их всех в бутылку!

– Что же они – согласились?

– Ну! – Секретарь пренебрежительно сдувает пепел с папиросы. – Факт. Ви-но-де-лы! Пусти меня с таким рылом в подвал – что я сделаю?

Он глядит на меня непроницаемыми серыми глазками. Я спокойно выдерживаю его взгляд, он смотрит рассудительно и веско. По-видимому, в голове его нет никаких задних мыслей.

– Ну, ладно! – говорю я, окончательно успокоившись. – Я отправляюсь… Надо сходить к Эдуарду Августовичу.

Мне хочется спросить, где Овидий, но я молчу. Не все ли равно, в конце концов?

– Постой, постой! – кричит вдруг Винсек, когда я берусь за дверную ручку.

Он бросает окурок, поднимается с кровати и, кривя ноги по-кавалерийски, медленно подходит ко мне, заложив руки в карманы. Он нарочно растягивает шаги, я вижу, как торжественно-хищно топорщатся его волосы, а углы губ подергивает загадочная озорная улыбка. Он смотрит восхищенно и приближается ко мне в упор.

– За-ра-за! – дышит он мне в лицо, наклоняя шею. – Думаешь, не знаю?

И он дружелюбно подмигивает, хватая мой локоть жесткой волосатой рукой. В его приближенных, испещренных крапинками глазах я читаю все.

– Ладно, ладно… – бормочу я, с ужасом чувствуя самодовольную мужскую улыбку, раздвигающую мускулы лица, и его взгляд, следящий за мной беспощадным житейским опытом. – Чего уставился? Ничего особенного.

– Валяй, валяй! – грубо наваливается Винсек, щуря глаза и до боли сдавливая мои руки. – Слушай, – вдруг таинственно говорит он полушопотом, – она приходила. Ей-богу! Не веришь? Честное слово! С час тому назад была, когда ты дрых, как зарезанный.

Я вижу, что он смотрит по-своему сочувственно-понимающе.

– Пришла, на тебя посмотрела, – шепчет он сдавленным голосом. – Я лежу, голову под крыло: понимаю, в чем дело. И сразу к Овидьке. «Спит? – спрашивает. – Ах, бедный, бедный!» Поговорили с ним – и ходу вместе. Она тебе одеяло поправила. Ну, я сразу увидел, в чем тут дело… Здорово ты, брат, ее приспособил! Первый сорт!

Он хлопает меня по плечу, о чем-то напряженно думает и начинает грызть ногти.

– Да, – говорит он, вдруг улыбаясь криво и жалко, – вот ты какой, оказывается!

Я бессмысленно молчу. Он неистово огрызает большой красный палец и смотрит в сторону. Губы его кривятся.

– Вам что… – голос его звучит глухо, и я слышу в нем неожиданные ноты. – Вы – люди с образованием… Завидую я тебе, Николай, ей-богу!

Молчание.

– Будь здоров! – говорю я ему. – Только образование тут ни при чем.

– Подожди! – обрывает он грубо. – «Не при чем, не при чем!» Ладно! Ты думаешь, я не знаю, как вы на меня смотрите? Думаешь, такой тип? Чего, неверно, што ли?

Он резко и ухарски поддергивает пояс на вздутой гимнастерке, поворачивается и подходит к своей кровати. В желтом фанерном чемодане, всегда запертом висячим замком, наподобие тех, что неизменны на солдатских затертых сундучках, я вижу вещи, говорящие о скупом одиночестве. Жизнь Винсека медленно раскрывается через слова вещей… Книг нет. Уездное застиранное белье из бязи, с железными пуговицами, черная щетка для сапог, гребень с выломанными зубьями, масляно забитый перхотью. Все сложено аккуратно. Он вытаскивает и ставит на пол круглый будильник с двумя колокольчиками, вынимает огромное, с гранеными по краям узорами зеркало на березовой доске и заботливо отирает его рукавом. Я вижу новенький деревянный пресс с промокательной бумагой, карандаши, ручки… Зачем ему такое количество карандашей? Ах да, он работает в канцелярии… Он стыдливо прикрывает карандаши рукой и вытаскивает из-под ситцевой подушки фотографию в рамке с налепленными ракушками.