Array Сборник - Вечное возвращение. Книга 1 - Повести

– Да, да, – покорно шептала она, – мой брат еще спит… Вы пожалуйста ничего ему не говорите. Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал о сегодняшней ночи. Хотя… – она задержалась на мгновение, выпрямилась, голос ее зазвучал тревогой: – Ведь нас все равно откроют. Это будет ужасно! Конечно, это пустяки, но все-таки ужасно неудобно.

– Ерунда. Нас никто не увидит.

– Вы думаете?

– Тоннель отопрут в шесть. Доброштанов сам каждое утро открывает двери и зажигает свет.

– Если бы так… Тогда все замечательно, – сказала она успокоенно. – А впрочем, ерунда! Но я совсем замерзаю. Господи, ваши руки, как лед…

Она опять положила голову на мое плечо.

– Что это за китаец? – спросила она устало. – Вы должны мне рассказать. Я так много слышала о нем. Я кое-что скажу вам, когда мы выйдем из этого ужасного подвала. И еще… вы никогда не будете вспоминать… что было… Милый, я вас очень прошу!

– Хорошо, хорошо! Но мне тоже хочется сказать…

Она зажала мне рот холодной рукой. Я ощущал, как быстро подвигаются ее ресницы. Она прошептала несколько фраз мне на ухо: что-то о Мегеллатовой Короне, об Овидии несколько быстрых фраз. Я ничего не понял из этих многозначительных слов.

– Я страшно счастлива! – сказала она. – Ах, вы ничего не знаете, не знаете…

Она сказала еще – но что? И что я знаю, в конце концов, о Жан-Суа? И при чем тут Овидий? Она счастлива… Да, да, и я тоже. Но этот черный поток… Меня укачивало ленивым сумраком, я уже не понимал слов. Вяло, не сопротивляясь, я погружался в безразличное забытье. Поток затопил весь тоннель, меня снова сносил студеный весенний мрак, опять раздирающим гвалтом орали грачи, и туманная, напитанная водой, снежная мгла полыхала ознобом… «Я люблю вас!» – огненной рекламой зажглось у берега, но мгла потопила слова, все стало ложью – жизнь, тепло, нежность, желанья. Я безвольно опускался ко дну, в холод, усталость, покой. «Русский фатализм!» – крикнул мне Поджигатель, окутанный пламенем, но я исчез в мутной бездне, перестав нуждаться в спасении…

Свет пришел неожиданно…

Я шнурую ботинки, голова моя затекает тупой холодящей болью отчаянья. Ничего не случилось. Комната озарена предвечерним солнцем, в окно по-прежнему врываются листья, четкая даль, проясненные звуки. Сегодня опять засветит холодная лунная ночь.

Шум жизни так ровен и беззаботен. Так всегда чудится после несчастья. Я выпрямляю спину. Один шнурок остается висеть незавязанным. Я сижу на кровати и смотрю в одну точку. Все ясно. Стена неопровержима. Винсек лежит, задрав ноги, и курит папиросу. Дым ползает над ним голубым драконом, выпрямляется длинными волокнами и медленно тянется к окну. Ничего не случилось особенного. Сейчас, как бывало, по коридору прозвучат голоса, придет Поджигатель, стуча ботинками и добродушно убеждая в чем-то Овидия. Они всегда возвращаются так: я слышу нарастающий шум голосов, – один спокойный и глуховатый, другой необузданный, прерываемый хохотом… Овидий смеется как девушка, смех его прыгает через какой-то ручей, в гремучем плеске, с камня на камень. Дверь распахнется – их голоса откроются, как окошки на улицу, и сразу все расплывается в теплом гвалте и оживлении, и даже Винсек перестанет криво топорщить брови. Овидий оглушительно хлопнет его по плечу, бросит свою неизменную трость, кинется на кровать, и пропадут холодные стены, хлынет наша Москва, ровно засветит уютная лампочка – веселый вскипающий шум братской молодости… Сейчас Живописец постучит как обычно в дверь, «валяй, валяй» – крикнет ему Винсек, – «заходи!» – и Поджигатель бросится поправлять одеяло на кровати. «Братцы!» – расплывется, хрипло подкашливая, художник, а за ним одно высокое, неожиданное, как восклицанье синицы в опавшем лесу: «Можно?», – и совсем неизвестное, созданное из жизни, смеха и бодрости, войдет, перекинув купальное полотенце через плечо…

Нет. Ничего не будет. Если б можно вернуть все это! Я смотрю в одну точку. Пустая звенящая боль еще затопляет комнату и смывает лучистый воздух окна. Все ясно. Может быть, просто был сон? Винсек непреклонно молчит. Так…

Лампочка вспыхнула неожиданно, мы спали под ее светом около часу. Потом мы вышли, и нас никто не заметил. Да, да, мы проснулись, дверь мышеловки была приоткрыта.

Но почему у нее сразу переменилось лицо? Она шла быстро, посмотрела враждебно, она не позволила даже поправить ей шапочку.

– Забудьте об этой глупой ночи, – сказала она холодно, – вы меня поняли вовсе не так…