Владимир Ленский - Демон наготы [Роман]

Я сижу и смотрю на часы. Я жду, чтобы стрелка часов передвинулась к двенадцати часам. Потом я срываюсь с места, одеваю пальто и шляпу и выбегаю в коридор. На минуту останавливаюсь у двери Звягинцева. Там все тихо. Я выбегаю на улицу и спешно иду по этим знакомым кварталам, среди которых, как сон, встают воспоминания прошлого.

У меня нет никаких целей. Я просто думаю, что кого-нибудь встречу, кто даст мне руководящую нить. Через полчаса возвращаюсь назад. Смотрю на часы. Теперь четверть двенадцатого. Я иду к себе в комнату и решаю: ровно через полчаса я иду к ней. И там все решу.

О, как медленно тянутся минуты!.. Я изнываю. Я хожу по комнате. Я ложусь на кровать и снова встаю. Подумать только, я приехал сюда в нетерпеливой жажде свидания и вот должен в глупейшем номере гостиницы проводить часы глупейшего ожидания. А там, против нее, дверь, на которой карточка Звягинцева. Боже мой!.. Сколько времени я не думал о самом существовании Звягинцева. Для меня он был мертв, его не существовало. И вот он ожил и как мучительно, в каком кошмаре.

Быть может, теперь приоткрывается дверь, его дверь, и он выходит и стучит у ее двери… Или без стука приоткрывает их и входит и идет прямо к ее спальне, к ее кровати.

Я больше не могу ждать. Часы показывают без восемнадцати минут двенадцать. Я бегу. Я стучу в ее дверь. Секунда, другая… Никакого ответа. Мое сердце бешено колотится. Мною овладевает исступление. Я дергаю дверь и врываюсь в номер.

Я вижу прислугу, горничную, которая убирает номер. Она вытряхивает пыль со скатерти и потом берется за метлу. Она смотрит на меня с недоумением.

— Где барыня?.. — спрашиваю я прерывающимся голосом.

Секунду помолчав, она отвечает, подозрительно на меня глядя:

— Барыня уехали в моторе с господином Звягинцевым.

Я сделал бешеное нетерпеливое движение и не заметил, что свалил со стола вазу с цветами. Ее звон привел меня в себя. Ваза разбилась. Я выбежал из комнаты.

— Ну, — обратился я сам к себе, — теперь тебе должно быть все понятно!.. Что тебе еще нужно?.. Ты можешь свободно отойти в сторону.

Я лег на кушетку в углу комнаты и старался всеми силами успокоить себя и заставить разумно, логично и стойко рассуждать и принять решение, которое неизбежно вытекало из всего создавшегося положения. Я напоминал сам себе о своем решении умереть, о своем презрении и равнодушии ко всему миру. Чего мне еще здесь было нужно?.. И неужели же я, как все эти жалкие марионетки человеческого движения, бешено побегу в погоню за призраками чувственных удовлетворений? Неужели меня не спасет моя мысль, мое внутреннее отношение к миру?..

Меня немного успокаивали эти размышления. Я приходил в себя. Я заставил себя равнодушно думать о том, что где-то, в одном из уголков этого города, Иза и Звягинцев устроили себе приют, в котором сегодня по моему адресу шлются злые усмешки. Я только не понимал одного: зачем нужно было меня вызывать?.. И вдруг вспомнил ее фразу, с которой мы некогда расстались: «Ты будешь целовать мои ноги!..» Так вот для чего она меня позвала… Я поднялся, глубоко уязвленный. Мне захотелось отомстить. Показать мое презрение, мой холод, мое равнодушие. О, встретиться, встретиться с ними во что бы то ни стало. И как можно скорее.

Я стал обдумывать и мысленно предощущать злое и острое удовлетворение от этой мести. Ее план пропадет, он разобьется о мой холод, о мою невозмутимость. Я предложу ему наслаждаться ею, как вздумается, потому что мне она не нужна…

Я снова прилег на кушетку. Голова моя горела. Я вспоминал эту ночь наших безумств в этом городе. И вдруг меня как молния пронизала одна черта, одна подробность, одно воспоминание из тех чувственных забвений, которые я переживал с Изой.

Я лежал и вспоминал весь рисунок ее тела, поглощенный тоской воспоминаний и незаметно разрастающейся во мне жаждой. Я безмерно тосковал и жаждал ее голоса, ее рук, ее прикосновений. Проходили часы… Ко мне стучалась прислуга. Я ее отослал. Короткий февральский день склонялся к концу. Уже темнели окна. И вдруг я вздрогнул. Я услышал голоса и шаги в коридоре. Это были они — Иза и Звягинцев! Я приникнул ухом к двери. Его мягкий осторожный шаг, ее решительная четкая походка. И потом ее решительный и сочный голос разлился по всему коридору. Они никого не стеснялись. А может быть, она даже нарочно так громко разговаривала подле моей двери. Она вызывает меня на действия… Хорошо же…

Их шаги и голоса стихли у одной из дверей по коридору. Может быть, у двери ее, или его. Хуже всего было то, что у меня не было простого и решительного плана действий. А мой мозг был так измучен, так плохо работал, что я нуждался теперь просто в руководительстве, в указании. Я как автомат пошел бы теперь за тем, кто указал бы мне, как действовать и поступить, потому что страшная нервная взвинченность диктовала мне поступки безумные, внезапные и нелепые…