Михаил Чулков - Пересмешник. Пригожая повариха

Сколько мало я имею понятия, столько низко мое достоинство, и почти совсем не видать меня между великолепными гражданами; а если ты меня узнаешь, то непременно должен будешь по просьбе моей помогать моему состоянию, что будет для тебя, может быть, лишний труд; а есть много таких людей, которые совсем не охотники делать вспомоществования; так если ты из сего числа, то не старайся, пожалуй, и тогда смотреть на меня, когда будешь находить во мне некоторые признаки. Я бываю одет так, как все люди, и ношу кафтан с французскими борами [4] Кафтан с французскими борами — широкополый кафтан типа фрака со складками в поясе. ; а что еще больше служит к примечанию, то от роду мне двадцать один год и я человек совсем без всякого недостатка. Что касается до человечества, то есть во всем его образе, только крайне беден, что всем почти мелкотравчатым, таким, как я, сочинителям общая участь.

Мое мнение такое, но не знаю, как примет его общество: лучше писать худо, нежели совсем ничего не делать. Когда кто может что-нибудь, хотя не важное, расположить порядочно, то тот, мне кажется, легче приняться может и за хорошее, а когда же кто не располагал безделиц, тот важного никогда расположить не может. Кто плавал по реке, тот смелее пускается в море. Привычка и частое упражнение в делах, слыхал я, приводят в совершенство. Когда желаем мы чему-нибудь научиться, то приступаем к нему весьма тупо, и от того-то произошла пословица: «первую песенку зардевшись спеть».

Итак, великодушный и добродетельный человек извинит меня и пожелает, чтобы я научился; а если вооружатся на меня насмешники, которые из зависти больше стараются испортить человека, нежели исправить, потому что они не умеют и вместо разума имеют этот дар от природы, чтоб и худое и доброе пересмехать, не зная в обоих толку, то я скажу им сон, который я в прошедшую ночь видел.

Снилося мне, будто бы я гулял на Венериной горе и, поймав двух ее нимф, целовал столько, сколько мне заблагорассудилось, потому что целоваться с девушками превеликий я охотник. Вдруг услышал голос умирающего ребенка. Я и наяву жалостлив, а не только во сне; итак, бросился на избавление оному. Прибежавши на голос, увидел я сидящую злобную Ату [5] Ата (греч. миф.) — дочь Зевса, богиня безумия. Сатиры — «или лешие, лесные боги, дети Меркурия и Бахуса и некоторых нимф… превеликие охотники до женского пола»; считались также изобретателями сатирической поэзии. Пан — «бог пастухов и деревней, сын Меркурия и Пенелопы. Меркурий превратился в козла и обманул Пенелопу… Нимфам казался он весьма безобразным и недостойным любви». Мом — «сын сна и ночи, бог насмешества; упражнение его состояло в том, чтоб рассматривать дела как богов, так и человеков, а после бы над ними насмехаться». , которая давила в своих коленях молодого сатира. Он уже, почитай, умирал, я вырвал его с превеликим трудом из ее рук и старанием моим спас его жизнь, которую уже было он готовился потерять. Вдруг предстал перед меня Меркурий и объявил, что прислан он от собрания богов, которые требуют меня к себе. Потом в один миг перенес меня на Олимп. Тут увидел я премного заседающих богов. Пан, подошед к Юпитеру, просил его, чтобы он за избавление мною его сына, которого хотела умертвить Ата, сделал мне награждение. Юпитер приказал подавать всем свои советы, чем бы наградить такого смертного, который возвратил жизнь Панову сыну. Момово мнение принято было лучше всех; он с позволения Зевесова подарил мне перо и сказал, что до скончания моей жизни могу я им писать, никогда не очиняя, и чем больше стану его употреблять, тем больше будет оно искуснее черкать. Итак, писал я им сию книгу, и как в первый раз его употребил, то можно видеть, что оно еще не описалось, а по обещанию Момову, может быть, оно придет со временем в совершенство и будет порядочнее чертить по бумаге.

Итак, выдавая сию книгу, припомнил я слова некоторого говоруна: кто желает отдаться морю, тот не должен на реке страшиться слабого волнения.

Под именем реки разумею я насмешников, против которых и мой рот также свободно раствориться может, только думаю, что им мало будет выигрыша шутить с таким маловажным человеком, который бывает иногда легче бездушного пуху и который в случае нужды также отшучиваться умеет.

Русак

осподин Адударон, которого называли моим отцом, а правильно или нет, о том сомневаться всякому позволено, — ибо достоверный сему свидетель была бы мать моя родная, которая в то самое время умерла, в которое меня родила; она была тому причиною, что в нашем доме родины и похороны были вместе, что людям, желающим часто ходить по гостям, подало великую надежду подоле попировать, — воспитал меня как родного своего сына; а может быть, и подлинно я был ему не чужой, хотя на постоянство покойной матери моей и не совсем должно было полагаться. Она была женщина нынешнего века, в котором многие из них возвышаются любовниками и у которой их больше числом, та прочих и чином поважнее, для того что в полках они не служат, следственно, и достоинства у них по-своему назначаются.

Читать дальше