Александр Грин - Психологические новеллы

Вместе с тем уже и. здесь пропорции между объективными обстоятельствами и психологией заметно сдвинуты «внутрь»: социальные мотивировки, среда обозначены художником очень бегло, приблизительно, словно по необходимости, тогда как в изображении психологических состояний господствует крупный план. (В этом смысле «Шапка-невидимка» — конечно же, сборник рассказов не столько о реальных эсерах, сколько о том, как гротесково преломилось в воображении Грина его недолгое увлечение политикой.) Подобная «сдвинутость» изначально придает реалистичности Грина достаточно условный характер.

О персонажах Грина можно сказать словами, которыми сам автор охарактеризовал однажды героя повести «Сокровище Африканских гор», написанной по совету М. Горького: «Несмотря на одинаковость жизни и успехов, нечто, неподвластное внешним фактам, разнило Гента от его товарищей. Этим „нечто“ был сложный внутренний мир(здесь и далее выделено мной. — В. К. ), наличность которого скрыть немыслимо, как немыслимо скрыть радость, болезнь и горе». И не случайно, задавшись вопросом: «В чем же тема новеллиста Грина, условника и романтика, так странно и одиноко просуществовавшего в нашем кругу реалистов… почему любят его читать?» — М. Шагинян в свое время отвечала: «Открывателем новых стран А. С. Грин был не на морях и океанах, а в той области, которая называется „душой человека“». При этом человеческая душа представляла для писателя интерес «не как магнитное поле пассивных ощущений, а как единственная в мире энергия, могущая действовать разумно и целенаправленно» [1] Шагинян М. А. С. Грин // Красная новь. — 1933.— № 5.— С. 171–172. .

Психологизм в реализме обращен на динамику духовных состояний, которая возникает в результате взаимодействия личности с социальной средой, объективными обстоятельствами. В романтизме он в большей мере сосредоточен на анализе самих духовных процессов и их внутренних противоречиях, а «внешняя» среда и обстоятельства — как подпочва духовно-нравственной жизни личности — приобретают своего рода «инфракрасную» структуру, порой почти не улавливаемую невооруженным глазом. Грин, однако, уходит еще дальше и от этой системы взаимосвязей, сам придумывая героям «окружающую» среду и все энергичнее акцентируя автономность психологических движений.

Крайне выразителен и откровенен с этой точки зрения черновой набросок к «Алым парусам»: «…Сочинительство всегда было внешней моей профессией, а настоящей, внутренней жизньюявлялся мир постепенно раскрываемой тайны воображения. В его стенах шествовало и звучало все, отброшенное земными условиями… Громады впечатлений получали здесь невыразимую словами оценку, в силу которой множество самодовольнейших, реалистичнейших явлений были обречены играть роль статистов, не выпущенных даже на сцену…»

Чтобы понять специфику гриновского психологизма, надо иметь в виду, что «художественное познание душевной жизни проделало, — как пишет современный исследователь, — огромный путь от типологических масок рационализма до текучих состояний и побуждений в романе XIX и XX веков»: обусловленность психологических состояний — «историческая, физиологическая, бытовая» — по мере развития реализма «все больше дифференцируется, дробится, становится разнокачественной, многогранной. Анализ открытый и скрытый, прямой и косвенный направлен на загадки поведения…», причем в поисках ответа все пристальнее исследуются скрытые мотивы, «мимолетные впечатления и воздействия», возможности «самосознания — самонаблюдения» героя, «внутренний опыт, с его толчеей разнонаправленных влечений» [2] Гинзбург Л. О психологической прозе. — Л., 1971.— С. 300, 350, 424–425. и т. п.

Нельзя не учитывать и конкретно-исторических обстоятельств, в которых формировался творческий метод писателя, то есть 1910-х годов, когда русский реализм, как отмечает В. Келдыш, от «идеологии» и «пафоса исторической активности» значительно сдвинулся в сторону «вечных» тем, акцентов на внутреннем мире личности, философии «живой жизни», с ее инстинктивными, подсознательными началами.

В целом ряде своих рассказов Грин черпает материал и интригу в специальных работах по психологии и психиатрии, с которыми писатель, судя даже по прямым упоминаниям в тексте, был хорошо знаком и которыми пользовался (в 20-е годы на русский язык широко переводились и Фрейд, и Рибо, и Крафт-Эбинг). В «Отравленном острове», например, «гипотеза массовых галлюцинаций» подкреплена ссылками на Рибо, а «страх жизни» охарактеризован как «особый психологический дефект, подробно исследованный Крафтом». Сюжет рассказа «Ночью и днем», вероятно, возник из изложенной Рибо теории Миерса: «Каждый из нас, кроме явного, сознающего себя „я“… содержит в себе несколько других „я“, которые пребывают в скрытом состоянии. за порогом сознания» [3] Рибо Т. Творческое воображение. — Спб., 1901.— С. 303–304. . В жанре «загадочных историй» описано у Грина множество явлений, которые проходят сегодня по ведомству неизвестного тогда понятия парапсихологии: внушение и чтение мыслей на расстоянии («Преступление Отпавшего Листа»); творческая реализация личности под гипнозом («Сила непостижимого»); чудеса самовнушения («Загадка предвиденной смерти») и т. п. Нередко сюжеты «историй» опираются на медицинский диагноз, который любой психиатр без труда установил бы по поведению персонажей: амнезия («Возвращенный ад»); почти клинический случай депрессии (главка «Вечер» в «Наследстве Пик-Мика»); «двойная ориентировка» («Рассказ Бирка») и т. д.