Владимир Богораз - На каникулах

Девушка не отвечала. Взгляд её опять скользнул через голову собеседника и потонул в сияющей дали на рубеже небесной и речной глади.

Рыбковский с беспокойством смотрел на её лицо. Она была так молода, что на расстоянии её можно было принять за ребёнка; только всмотревшись ближе, можно было различить две небольшие морщинки около углов рта и две другие на углах тонких, красиво очерченных бровей, придававшие этому бледному личику более взрослое выражение. Когда она думала о чём-нибудь, между бровями возникала ещё одна короткая вертикальная морщинка, которая становилась более или менее явственной соответственно ходу её мыслей. Спутник её, напротив, не мог похвалиться ни молодостью, ни свежестью. Беспорядочная копна тёмно-русых волос, украшавших его голову, была как будто присыпана мукой, пореже на темени и погуще на висках, лоб был прорезан глубокими бурыми складками, и общее выражение лица в достаточной степени усталое.

-- Марья Николаевна, -- начал он снова, -- знаете ли вы, что такое одиночество?.. Когда человеку не с кем перекинуться словом, он кончает тем, что забывает слова, постепенно утрачивает способность связывать мысли и впадает в такое душевное оскудение, от которого потом уже трудно оправиться...

-- Вы разве один? -- сказала молодая девушка. -- У вас всегда были товарищи.

-- О, товарищи! -- пренебрежительно протянул Рыбковский. -- Мы были как хлебы из одной печи, нам и говорить-то было не о чем, мы знали вперёд, что каждый из нас должен подумать о любом предмете.

-- Будто вы все из одной печи? -- возразила девушка.

-- А, вы говорите об этих, -- сказал Рыбковский тем же тоном, -- которые приехали потом, о господах эсдеках?.. Да они тоже совсем прозрачны. Стоит только изменить один из отправных пунктов, а там предугадать их мнения ещё легче, чем наши.

-- Зачем же вы с ними так часто спорите? -- сказала девушка.

-- Темперамент такой, -- комически оправдывался Рыбковский. -- Что ни скажешь, а они наоборот. Ну и я наоборот, и пошла писать. А только и в этом нет ничего интересного.

-- На вас трудно угодить! -- сказала девушка. -- Если разбирать по-вашему, то ни один человек не покажется представляющим интерес.

-- Совсем нет! -- живо возразил Рыбковский. -- Вы -- свежий человек. Я именно хотел высказать, как я рад, что впервые за столько лет опять увидел свежего человека...

Молодая девушка не отвечала. Наступило непродолжительное молчание. Рыбковский всё посматривал на свою собеседницу, хмурясь и меняя положение головы. Быть может, это происходило оттого, что солнце било ему прямо в глаза, и ему было неловко смотреть вперёд.

-- Марья Николаевна, -- опять заговорил он, -- вы ещё внове. Вам трудно себе представить, как здесь приходится чувствовать. Но вы всё-таки попробуйте. Живёт человек год за годом, один без общества, без цели, без занятий, не знает, для чего он живёт теперь, и теряет надежду, что когда-нибудь будет жить для чего-нибудь. Ему не к чему приложить свои силы, нечем занять свой ум, а грудь его переполнена чувствами, которые ещё ни разу не успели найти себе удовлетворения на земле, которые просятся излиться, ищут выхода и не находят его...

Голос Рыбковского вибрировал красноречивее его слов. Разговор положительно принимал опасный оборот, но никто из собеседников не думал об этом. Впрочем, молодая девушка, быть может, немного думала.

-- Не знаю! -- сказала она после короткой паузы. -- Я с вами не согласна. Когда человек оторван от людей, ему остаётся природа. Природа -- это откровение, новая жизнь. Посмотрите на этот свет!

Она широким жестом указала на блестящую реку, расстилавшуюся вокруг лодки и горевшую под яркими лучами июльского солнца как расплавленное золото.

-- Этот блеск имеет язык. Он может заменить то недостающее общество, о котором вы говорили. Боже мой! Как долго я была лишена всего этого. Посмотрите на эту прозрачную глубину, где так ясно отражаются наши тени! Мне кажется, будь я одна, я в состоянии была бы заговорить с призраком, что глядит мне в глаза из сверкающей воды...

Рыбковский хотел возразить, но молодая девушка перебила его.

-- Смотрите, -- сказала она весело, -- вон лодка плывёт. Это наши кататься едут.

Лицо её осветилось чисто детским оживлением. Глядя на неё теперь, трудно было бы подумать, что минуту тому назад она вела меланхолический и отвлечённый разговор.

От широкой, серой, песчаной полосы, протянувшейся над низким и ровным угорьем лугового берега и испещрённой неводными вешалами и опрокинутыми карбасьями, отделилась небольшая лодка, довольно быстро двигавшаяся поперёк течения. Река была так широка, что нельзя было разглядеть людей, сидевших в лодке. Видно было только, что их несколько, четыре или пять человек. На передней скамье гребли двое, и можно было различить, как их головы расходятся при каждом взмахе вёсел. На корме сидел один с кормилом в руках. Посредине лодки тоже были люди, один или двое. Рыбковский и его спутница, впрочем, хорошо знали, кто может выехать кататься на реку из пустынного Нижнепропадинска в это тёплое летнее время, когда коренные жители разбрелись по отдалённым тоням и заводям и с ожесточением занимались промыслом, запасая себе на зиму рыбу.