Елизавета Салиас-де-Турнемир - Сережа Боръ-Раменскiй

— Что ты? Что ты? Когда я вошла, Глаша сказала, что самъ опаздываешь, а другихъ бранишь.

Глаша вспыхнула и сердито взглянула на мать.

— Это не ея дѣло, и она говоритъ то, чего ей говорить не слѣдуетъ, — сказалъ адмиралъ спокойно.

— И что это ты дѣлалъ? Мы всѣ проголодались. Навѣрно былъ въ полѣ — за плугомъ ходилъ!

— Конечно, былъ въ полѣ и хорошо сдѣлалъ: если бы не былъ, то и пашня не была бы вспахана, какъ слѣдуетъ, только поскребли бы землю сверху. Да; и за плугомъ ходилъ.

— Охота, съ твоею ногой!

— Охота пуще неволи. Если бы я за плугомъ не ходилъ иногда, то ты, моя душа, не могла бы сидѣть прелестной картинкой за нашимъ семейнымъ столомъ. Когда хозяйство въ порядкѣ, женѣ можно рядиться. Вѣдь я твой работникъ и…

Она прервала его.

— Терпѣть не могу, когда ты прикидываешься угнетеннымъ. Fi! что за слово: работникъ!

— Да, работникъ, — произнесъ онъ добродушно, — и счастливъ этимъ, моя милая. Ну, давай чаю.

Она взяла небольшой серебряный чайникъ и сама налила мужу чай. Онъ принялся за него съ аппетитомъ, откусывая крендель, посыпанный солью.

— Antoine, дѣти званы нынче обѣдать къ Ракитинымъ и мы тоже. Я давно у нихъ не была и хотѣла бы тоже итти. У меня тамъ дѣло.

— Ну что жъ, ступайте.

— А ты?

— Я?

— Конечно, ты. Ты знаешь, что я не люблю оставлять тебя дома одного.

— Боишься, что я пропаду. Не бойся, меня не украдутъ.

— Какой ты несносный, Antoine. Не украдутъ, конечно, нѣтъ, но какъ же ты одинъ?… Лучше пойдемъ со мною и пообѣдаемъ у Ракитиныхъ. Они будутъ такъ счастливы.

— Особеннаго счастія я для нихъ въ томъ не вижу. А мнѣ, право, итти туда не зачѣмъ, и я большой радости для себя въ томъ тоже не вижу.

— Какъ будто въ гости ходятъ для радости, — досадливо сказала Серафима Павловна. — Ну, я прошу тебя, сдѣлай мнѣ удовольствіе, пойдемъ вмѣстѣ.

— Милая, согласись, что когда мы въ гостяхъ, тебѣ отъ меня нѣтъ корысти. Вѣдь не могу же я сѣсть рядомъ съ тобою, какъ здѣсь, и разговаривать съ тобою не могу, вотъ какъ здѣсь. Какая же тебѣ отъ меня польза?

— Пользы нѣтъ, но мнѣ веселѣе, когда ты со мною.

— Если такъ, останься дома. Мы пообѣдаемъ вдвоемъ и помянемъ старину, когда мы, молодые, бывало, обѣдывали вдвоемъ, оставшись одни, и повторимъ эти обѣды.

— Пойдемъ, пожалуйста, пойдемъ къ Ракитинымъ, — сказала она.

— Милая, у меня дѣла накопилось много. Уволь!

Серафима Павловна, допивъ чашку чаю, встала и сказала: „Никогда не хочешь ничего мнѣ сдѣлать въ удовольствіе“.

— Эхъ! сказалъ адмиралъ и допивалъ чай молча, а она ушла въ свой кабинетъ.

— Ну какъ идутъ ваши дѣла? спросилъ адмиралъ, обращаясь къ Степану Михайловичу Казанскому.

— Вы, вѣрно, о мальчикахъ, ваше превосходительство? Мальчики такъ себѣ, ничего. Ваня, хотя и слабъ здоровьемъ, подвигается удовлетворительно, а Сережа могъ бы успѣвать больше. Одаренъ, одаренъ, но по роду его жизни…

— Какъ? Я полагаю, онъ живетъ, какъ всѣ другіе мальчики его лѣтъ.

— Ну, нѣтъ, ваше превосходительство! Гдѣ же, какъ всѣ другіе? Я вотъ въ его лѣта, да и, почитай, всѣ мои товарищи знали свои книги, и только въ праздникъ, да еще большой, случалось чѣмъ-нибудь потѣшиться. А здѣсь всякій день праздникъ. А то вы сами его пошлете по хозяйству приглянуть, а то онъ самъ по своему соизволенію то въ конюшню, то въ овчарню, то на скотный дворъ; а то Серафима Павловна прикажетъ итти въ оранжереи, — букетъ нарвать; а то Ракитины — а это ужъ будетъ всего хуже — къ себѣ зазовутъ. Мысли-то у него и разбѣгаются, и прыгаютъ; ноги скачутъ, а ученье стоймя стоитъ, какъ волъ у забора. Право!

Сережа краснѣлъ, пока Степанъ Михайловичъ такъ краснорѣчиво расписывалъ его обычаи и повадки.

— Сергѣй, это не ладно, — сказалъ адмиралъ. — Если твои мысли будутъ разбѣгаться, то, воля твоя, къ Ракитинымъ, баста, пускать не буду. Я знаю, тамъ затѣи, роскошь, игры всякія, катанья и вѣчная суета. Ракитины люди хорошіе, но сыновья распущены и думаютъ только объ удовольствіяхъ, учатся плохо.

— Замѣчательно плохо, — сказалъ Степанъ Михайловичъ, — и надо диву даться, что грамотѣ выучились при такой обстановкѣ. Жизнь ужъ больно роскошна; а мальчики куда какіе способные. Если присядутъ, особенно Анатолій; то въ три часа пойметъ и усвоитъ то, чего другой и въ недѣлю не задолбитъ. Онъ всѣмъ взялъ — и умомъ и памятью, дивная память, только самодуръ онъ, и прихоть его — законъ. Онъ мальчикъ — голова; если бы былъ бѣденъ и работалъ, ушелъ бы далеко, что твой министръ.

— Не рано ли въ министры, — сказала Сарра Филипповна, молчавшая до тѣхъ поръ и медленно кушавшая кофе съ тортами; — онъ труда не терпитъ, о себѣ мнѣнія большого, знаетъ, что богатъ и дорога передъ нимъ широкая, а собой не владѣетъ. Имъ владѣютъ всецѣло прихоти!