Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ пятый. Американскіе разсказы [Старая орфография]

Арина прислала еще письмо и опять просила денегъ на бѣдность. Она прибавила въ концѣ, что въ Красномъ всѣ люди поминаютъ Авдотью, особенно бабы, и даже такъ бываетъ, что если мужикъ черезъ мѣру дерется, то баба грозится ему: «Уйду, смотри, въ Амирику , какъ та ковалиха».

Авдотья опять подумала, что хорошо было бы ей теперь вернуться въ Красное, но суровая фигура мужа съ вилами или шкворнемъ въ рукахъ вставала, какъ непреодолимое препятствіе. Авдотья въ своихъ письмахъ ни разу не спросила о Наркисѣ. Антосикъ былъ пунктуальнѣе. Въ каждомъ письмѣ у него былъ особый параграфъ: «Еще кланяется вамъ тятенька Наркисъ Бабуля и посылаетъ супружескую любовь».

Каждый разъ, доходя до этого мѣста, Авдотья отплевывалась въ сторону и говорила:

— Тьфу, мара!

Про себя она до сихъ поръ продолжала называть Наркиса проклятымъ или сатаной.

Въ послѣднемъ письмѣ Антосикъ сообщилъ, что таточка Авдотьи, а его дѣдко, померъ.

Прошло шесть лѣтъ со времени пріѣзда Авдотьи въ Америку. Въ одно прекрасное майское воскресенье она сидѣла по обыкновенію въ Центральномъ паркѣ со своей малолѣтнею командой. Мальчики бѣгали съ собакой. Авдотья смотрѣла на старшую дѣвочку Фаню и смутно припоминала, что ея собственная Клашка была какъ разъ такая, когда она уѣхала изъ Краснаго. Ей казалось даже, что онѣ похожи лицомъ, обѣ имѣли блѣдныя лица, свѣтлые глаза и льняные волосы. Авдотья, увы, не могла очень ясно припомнить лица своей дочери и поневолѣ представляла черты другой дѣвочки, которая была передъ ея глазами изо-дня въ день. Клашка теперь была бы почти совсѣмъ невѣста, Антосику шелъ восемнадцатый годъ.

Гуляющихъ было мало, ибо Центральный паркъ лежитъ слишкомъ близко, а по американскимъ понятіямъ пріятной прогулкой считается только двухчасовая ѣзда на уличномъ трамваѣ или по желѣзной дорогѣ. Время отъ времени проходили уединенныя пары, ибо паркъ былъ очень удобнымъ мѣстомъ для подобныхъ встрѣчъ. Птицы громко щебетали. Крупные американскіе пересмѣшники, желтые съ чернымъ, гонялись другъ за другомъ въ вѣтвяхъ деревьевъ. Земляныя бѣлки, сѣрыя, съ жидкимъ и длиннымъ хвостомъ, похожимъ на старое страусовое перо, перебѣгали парами дорогу; въ темныхъ мѣстахъ, какъ неопредѣленныя искры прозрачныхъ брилліантовъ, переблескивали свѣтляки.

Кромѣ мысли о дѣтяхъ, въ душѣ Авдотьи шевелилось еще какое-то смутное чувство, какъ искушеніе или мечта. Иногда она внезапно оглядывалась, какъ будто кто-нибудь называлъ ее по имени.

Мужчина и женщина прошли подъ руку такъ близко отъ Авдотьи, что она невольно посмотрѣла на ихъ лица и чуть не вскрикнула. Женщина была Ривка Шмальцъ, которую она не видала съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ онѣ вмѣстѣ спали на одной постели въ бѣдномъ пристанищѣ для эмигрантовъ. Ихъ способы зарабатывать хлѣбъ были различны, и онѣ даже жили въ разныхъ концахъ города, ибо Ривкѣ приходилось тѣсниться въ дешевой комнатѣ около фабрикъ въ самомъ пеклѣ «Дантана», а Авдотьѣ скитаться по зажиточнымъ домамъ въ верхнемъ городѣ и предмѣстьяхъ.

Ривка тоже немедленно узнала Авдотью и, видимо, обрадовалась. Минувшія шесть лѣтъ сильно состарили ее. Ея небольшая фигура высохла, какъ щепка, и кожа ея лица пріобрѣла копченый цвѣтъ, какъ кончики пальцевъ у записного курильщика. Отъ нея какъ будто даже пахло крѣпкимъ табакомъ, съ которымъ она возилась ежедневно такъ много часовъ. Въ черной мѣховой шапкѣ пробивались довольно замѣтно сѣдыя нити. Зато Ривка была одѣта не только прилично, но даже съ шикомъ, нисколько не хуже авдотьиной барыни, когда она наряжалась вечеромъ, чтобы ѣхать въ театръ. На шапкѣ ея вмѣсто дешеваго краснаго пера были два очень большія и пышныя, окрашенныя въ кремовый цвѣтъ, подъ стать цвѣту шелковой юбки и легкой триковой кофточки.

Человѣкъ, сопровождавшій Ривку, былъ тоже очень прилично одѣтъ и имѣлъ такое же прокопченное лицо. Они походили вмѣстѣ на пару сигаръ, съ подрисованнымъ платьемъ и придѣланными очертаніями лицъ, какъ на рекламѣ табачнаго магазина.

— Это мой женихъ! — представила его Ривка. — Симонъ Симпсонъ. А по-нашему Шимха Шимховичъ! — прибавила она. — Тоже табачный мастеръ, изъ Польши.

Она попробовала говорить по-русски, но тотчасъ же сбилась. Даже на еврейскомъ жаргонѣ она говорила хуже прежняго и все сбивалась на ломаный англійскій языкъ нижняго Нью-Іорка. Она разсказала Авдотьѣ, что зарабатываетъ пятнадцать долларовъ въ недѣлю, но Шимховичъ принадлежитъ къ юніону и зарабатываетъ двадцать пять. Потомъ сообщила, что они рѣшили въ это лѣто жениться и основать собственное маленькое дѣло.