Владимир Богораз - Чукотскіе разсказы [Старая орфография]

— А развѣ давать по табачному листу за выпоротка не грѣхъ? — прямо и грубо спросилъ Яякъ. — Или я на полѣ подбираю шкуры, или у меня горло не такое, какъ у васъ?

Сердце его сжалось, когда онъ думалъ объ условіяхъ, предложенныхъ Кителькутомъ. Несмотря на свою собачью упряжку, онъ принадлежалъ къ оленнымъ чукчамъ и выросъ у стада. Его единственнымъ товаромъ были выпоротки, красивыя шкурки молодыхъ оленьихъ телятъ, во множествѣ погибающихъ каждую весну вскорѣ послѣ рожденія. Передъ отъѣздомъ на Каменный Мысъ онъ обобралъ выпоротковъ у всѣхъ своихъ друзей и знакомыхъ и обѣщалъ взамѣнъ привести соотвѣтственное количество чаю и табаку. А теперь Кителькутъ давалъ ему такую ничтожную цѣну, что со стороны его довѣрителей непремѣнно должны были возникнуть обвиненія въ утайкѣ. На Чаунѣ никто не повѣритъ, что выпоротка можно отдавать только за одинъ листокъ табаку. О какомъ-нибудь барышѣ въ свою пользу нельзя было и думать.

— Что же! — сдержанно возразилъ Кителькутъ. — Дѣйствительно, телячья шкура сама достается человѣку. Не отъ ружья, не изъ сѣти. Содрана съ трупа, какъ найдена въ полѣ… Безъ труда.

— Да, безъ труда! — съ негодованіемъ возразилъ Яякъ. — А попробовали бы вы, морскіе, походить за стадомъ! Вотъ бы узнали, какъ тутъ нѣтъ труда. Ваша забота — только убить, да домой принести, а наши ноги отъ малыхъ лѣтъ не знаютъ покоя при обереганіи… Ночью безъ сна, зимой въ мятель, лѣтомъ подъ дождемъ — все одна и та же забота.

Вѣчная рознь между приморскими охотниками и тундренными пастухами выразилась въ этомъ короткомъ обмѣнѣ словъ.

Кителькутъ смолчалъ. Въ его расчеты не входило ссориться съ гостемъ.

— Телячья шкурка — наша жизнь! — продолжалъ Яякъ такъ же сердито. — Онъ бы выросъ, былъ бы большой олень; а теперь отъ него только одна шкурка и остается… А ты даешь по листу.

— Такъ лучше не брать, — невинно возразилъ Кителькутъ. — У меня у самого товару мало. А русскіе на ярмаркѣ дадутъ дороже. Лучше отложить до ярмарки.

— Я знаю, — снова заговорилъ Яякъ съ растущимъ гнѣвомъ. — Тебѣ не нужно выпоротковъ. Ты хочешь лисицъ, бобровъ; а гдѣ я возьму бобровъ? Развѣ я кавралинъ [19] Кавралинъ — бродячій человѣка. Оленные чукчи такъ называютъ тѣхъ изъ приморскихъ, которые приходятъ къ нимъ за торгомъ или просто на поиски счастья. ; развѣ ѣзжу за море къ айванамъ (эскимосы)?

— Я торговецъ, — сказалъ Кителькутъ, — самъ не ношу ни лисицъ, ни выпоротковъ. Отдаю чужеплеменникамъ. Что предпочитаютъ русскіе купцы, то предпочитаю и я.

— Торговецъ! — съ негодованіемъ передразнилъ Яякъ. — Только и думаешь, чтобы изъ одной папуши табаку сдѣлать двѣ; не помнишь, что чужое горло тоже жаждетъ горькаго. Мы развѣ не такъ же мучимся, какъ ты, не имѣя питья? Твой отецъ не поступалъ такъ, Кителькутъ…

Въ наружномъ отдѣленіи шатра тоже были люди. Голосъ, отвѣтившій старику, принадлежалъ молодой дѣвушкѣ, сидѣвшей на корточкахъ у правой стороны, гдѣ было меньше дыма. Откликнувшись на зовъ, она, однако, осталась сидѣть на своемъ мѣстѣ и, въ свою очередь, окликнула другую женскую фигуру, сидѣвшую у самаго огнища, а эта немедленно полѣзла въ темный уголъ за порогомъ и принялась выбрасывать оттуда одно за другимъ короткія полѣнья дровъ. Черезъ нѣсколько минутъ огонь вспыхнулъ ярко и освѣтилъ весь шатеръ. Женщина съ дровами подвѣсила надъ очагомъ на деревянныхъ крючьяхъ огромный закопченный чайникъ и такой же огромный котелъ изъ чернаго желѣза и потомъ опять усѣлась у огнища. Лицо ея было ясно видно при свѣтѣ огня. Ей могло быть лѣтъ сорокъ или сорокъ-пять. На лбу вытянулся широкій шрамъ неправильной формы, — очевидно, слѣдъ зажившей язвы. Носъ былъ тоже испорченъ и какъ-то неестественно согнутъ на сторону. Это были послѣдствія ужасной болѣзни, въѣвшейся въ плоть и кровь всѣхъ племенъ полярнаго сѣверо-востока. Вельвуна была родственница Уквуна и выросла въ его жилищѣ. Съ ранней юности она была безотвѣтной рабыней и слугой у этой обнищалой семьи паріевъ и исполняла всѣ прихоти старой Анеки. Выросши, она попробовала искать счастья въ чужихъ шатрахъ, но духи Этэля [20] Сифилисъ. были къ ней неблагосклонны и изувѣчили ея лицо. Мужчины пренебрегали ею, и она была принуждена вернуться подъ нищій кровъ, дававшій пристанище ея юношескимъ годамъ. Въ настоящее время она считалась второй женой Уквуна, такъ какъ старикъ не погнушался возложить брачное кровопомазаніе [21] Обрядъ чукотскаго брака состоитъ въ совмѣстномъ помазанія жениха и невѣсты кровью только-что убитой жертвы. на ея нечистое лицо, рискуя оскорбить чистоту своего домашняго огня [22] Явные сифилитики считаются нечистыми и ихъ домашній огонь оскверненнымъ. , для того, чтобы получше закрѣпостить себѣ эту безотвѣтную рабочую силу. Руки Вельвуны, на зло силамъ Этэля, сохранили свою прежнюю крѣпость и исполняли теперь всѣ домашнія работы по женскому хозяйству Анеки. Когда женщины передняго шатра, взамѣнъ за участіе въ добычѣ, требовали отъ семьи Уквуна помощи при ея уборкѣ, Анека постоянно посылала свою младшую подругу. Когда Уквунъ лѣнился привезти дровъ на нартѣ, Вельвуна съ топоромъ въ рукахъ и ремнемъ подъ мышкой отправлялась по берегу собирать хворостъ и возвращалась, сгибаясь подъ тяжестью вязанки. Приготовленіе пищи и запасовъ, выдѣлываніе кожъ и шитье одежды, — все лежало на ней. И теперь Анека сидѣла, сложа руки въ пологу, вмѣстѣ съ почетными людьми, а Вельвуна возилась въ наружномъ отдѣленіи у дымнаго огнища, съ чайниками и котлами.