Николай Лесков - Святой остаток

– Входите, входите, Измаил! – присоединилась и матушка.

– А знаете, сейчас между ним и мной наверно есть общее! Мы оба, кажется, искатели, – вымолвил полушутя, полусерьезно «профессор».

– Как «искатели»? – не понял отец Георгий.

– Вот увидите сами, – ответил «профессор» и задумался.

– Позвольте чаю вам? – предложила матушка.

– С удовольствием. Признаться, его я имел в виду…

– Очень рада. А вам, Измаил?

– Благодарю. Пил.

– Ну, пожалуйста! Немного! Хотя стакан, – и матушка ласково и застенчиво, как девочка, улыбнулась.

– Не хочу, – улыбнулся и татарин, – а пить буду. Отказаться – сердце не велит…

– Хорошее у вас сердце! – засмеялась матушка и начала разливать чай.

Уже опадала знойная жара полудня, воздух делался прозрачней, и звуки стояли в нем – свободные и громкие. Солнце светило последними яркими лучами – без тепла и зноя, и в его свечении чудилось то последнее напряжение, которое вот-вот дойдет до своего последнего предела и, истощившись, быстро пойдет на убыль. Было так тихо, что на балкон доносился шелест тростника над маленьким болотцем посреди двора. Где-то кричали гуси, и квакали лягушки.

– Что же, Измаил, поправляетесь немного? – спросила матушка.

– Поправляемся! Теперь строим сарай, – до тех пор, пока справим все, чтоб хатой была…

– Много домов сгорело?

– Девять. Всех у нас двадцать…

– От чего же загорелось?

– Неизвестно. В конюшне у Абрама загорелось. Сразу шибко загорелось. Говорят, будто мальчики кашу варили…

– Эти мальчики на Руси в этом отношении – чистое несчастье, – вдруг горячо вмешался «профессор». – Сколько пожаров бывает каждый год в этих местах, и прислушайтесь – кто виноват? Мальчики! То кашу варят, то яичницу из воробьиных яиц сделают, то так – костер разведут… Удивительные у нас в этом отношении мальчики! Это какая-то характерная черта у русского народа!…

– Присмотра нет! – вставил отец Георгий.

– Нет, мне кажется, не в одном присмотре здесь дело. И за границею мальчики часто и даже, быть может, больше наших предоставлены самим себе. Но там, в этом возрасте, дети уже развитые, осмысленные… А у нас дикари-дикарями… Какое это страшное больное место России – недостаток образования!

– Да… и, все же, у нас на хуторе нет порядочной школы, – грустно улыбнулся отец Георгий.

– Да, – нет школы… Конечно, ее можно завести. Я иногда думал об этом…

– И – что же?

– Да мешало своеобразное отношение ко мне крестьян. Заведи школу, а они подумают еще, что я обучаю их детей какой-нибудь черной науке…

– Давайте вместе! – улыбнулась матушка… – Вы, Гора и я – и достаточно… Чудная школа будет!

– Надо подумать… Дело серьезное…

– Конечно, не сразу… Но в принципе – согласны?

– Согласен.

– Гора, а ты?

– Тоже…

– Милый вечер! Вот на Лебяжьем и школа устроилась. Завтра будем искать помещение, потом выпишем книги… Потом будем хлопотать формально о школе, а пока откроем частную. Пансион, если хотите! – говорила матушка.

Чай пили долго, не спеша, с разговорами. Когда вышли из-за стола, и мужчины пошли в кабинет, вечер совсем стемнел…

– Нина, лампу нам! – попросил из комнаты отец Георгий.

– Не надо, пожалуйста, не надо, – запротестовал «профессор».

Расположились в кабинете – небольшой уютной комнате, со сплошными вечерними тенями.

– Ну, отец Георгий, я пришел к вам с серьезными целями. Очень серьезными, – медленно и сосредоточенно заговорил «профессор». – Если хотите, мы будем сейчас выходить один на один… Когда-то, на Пасху, Нина Константиновна обещала «говорить», и – кто кого? Я хорошо запомнил это обещание… Но раньше не выпадало случая, да, откровенно говоря, и не тянуло к этому. Все хотелось видеть в вас только представителя той организации, того дела, которое дает вам кусок хлеба. Я знаю, что в вашей духовной среде есть много таких грубых, безобразных материалистов, пред которыми спасует наш брат, светский человек… У них – ни убеждений, ни сердца… Безобразные люди!.. Ну, а после вчерашнего происшествия я пришел к тому заключению, что наш хуторской батюшка – честный человек и истинный священник. Простите, я, может быть, задеваю вашу скромность, но – вы пастырь. Вы знаете, что иногда приходится всем пренебречь, когда становится страшно, жутко. А мне жутко теперь. Поверьте: жутко. Не было вас, – и я жил, как всегда: правда, тупо, но покойно. А вот явились вы, и мне страшно. Положительно страшно. Ну как то, что проповедуете вы так свято и чарующе, – правда?.. Вот я теперь и хочу спросить вас, прямо, без обиняков, о вашем Боге, о том, какой вам кажется жизнь. Много вопросов задам вам… Мне хотелось бы сейчас это сделать, но, может быть, вам надо подумать, чтобы формулировать ваши убеждения?