Николай Лесков - Святой остаток

Свадьбу сыграли в том же лесу, на той же старой мельнице. Когда молодые приехали из церкви, был вечер. Небольшой деревянный домик горел огнями. Около мельничного колеса пылал костер из смолистых веток можжевельника, и вода, разбиваясь о колесо, расцвечивалась многоцветными звездочками. Когда молодые подъезжали к крыльцу, старый мельник, дед Севастьяныч, остановив их, посыпал их брачные одежды хмелем и сказал:

– Там барин будет еще вас осыпать, а здесь – я… Расти, родимая, себе на утеху и мужу… не забывай нашу мельницу и мельника Севастьяныча!..

Она – ласковая и сияющая – поцеловала старика. Тот пошел, утирая глаза и бормоча что-то ласковое и нежное…

Потом, через полгода, он посвятился и переехал в город. И прожил в нем два года, пока не увидел, что здесь нет нужной шири и свободы для великого и святого служения. Тогда он оставил город и его жизнь и поехал с женой в далекий бедный хутор…

Поезд подошел к станции, на которой нужно было вставать Кожиным, на рассвете. Только что вышли они на платформу, как к ним подошли два старика-крестьянина.

– Вы не новый батюшка на Лебяжий хутор? – спросили они.

– Да, на Лебяжий хутор.

– Так за вами, значит, подводы тут есть… Две… От общества. Вот вы как уберетесь и, значит, садитесь…

– Спасибо, спасибо… Как же вас звать?

– Меня Иваном Северьяновым Кузнецовым, а его Никитой Васильевым Парамоновым. Крестьяне мы. На Лебяжьем хуторе проживаем…

– Ну, Иван Северьяныч, так-то: попьем мы чайку да и тронемся!

– Хорошо, батюшка! Пейте и поедем!

После чая Кожины пошли смотреть присланные за ними подводы. Это были обыкновенные хуторские повозки, наполненные глубоко сеном и покрытые сверху рогожками.

– Нина, – смотри, как хорошо!

– Отлично, Гора… Давно уж я на сене не ездила… А когда жила на мельнице, то приходилось часто…

– За сеном ездить? – улыбнулся отец Георгий.

– Да. Залезешь на самый верх арбы и едешь. Вся в сене… И заснешь, бывало…

– Ну, Ниночка, – давай укладываться. Иван Северьяныч! Пожалуйста, помогите нам вещи уложить!

– Сейчас, батюшка, сейчас!.. Где ваши вещи будут?

– А пойдемте вместе, и я захвачу что-нибудь.

– Пойдем, Васильич! – пригласил Северьяныч своего товарища.

Вещи были уложены на одной подводе, на другую сели батюшка и матушка.

– Ну, трогай, Северьяныч!

– Пошли-и-и! С Господо-ом! Но! поганые!

И повозки тихо покатились по мягкой высыхающей земле…

– Из города, слышно, едете? – спросил, проехав станционный поселок, Иван Северьяныч.

– Из города, Северьяныч!

– Почему ж, значит, из города? Сами, что ли, не пожелали, или уж так нужно было?

– Сам. Надоел город…

– Надоел? Это бывает. К нам на лето паны приезжают, на дачах живут. Говорят: и не приведи Господи летом в городе быть! А зимой, будто, хорошо. И на зиму уезжают опять в город…

– А вот мы к вам навсегда едем: и на лето, и на зиму!

– Да, такое, конечно, дело… А все ж, я думаю – в городе лучше?

– Не знаю, Северьяныч. Мне лучше на хуторе…

– Так… Нно, милые, нно!.. Ишь подлая: супо-статничает! – и Северьяныч привстал и ожесточенно начал хлестать маленькую, постоянно перебирающую ушами пристяжную.

– А вот допрежь вас был священник, так все говорил, – хочу в город! Хоть умереть, да в гордое. Смерть, говорит, и скука тут. И достиг своего желания: поехал в город лечиться и – умер там.

– А хороший был у вас тот батюшка?

– …Да как вам сказать, – замялся Северьяныч. – Ничево, можно сказать. Выпивал только. А то бы добрый был. Даже многим помогал…

– Долго он у вас был?

– Да долго. Приехал молодой, а помер стариком: уж совсем седой был.

– Что ж, вспоминают у вас о нем теперь?

– Вспоминают! У нас нету другого священника, ну и крестить кому надо или хоронить – на другой хутор езжай! Очень даже часто вспоминали его…

– Нет, а так – что вот, мол, был у нас добрый батюшка. Всегда желал миру добра. Жил для мира!..

Северьяныч беспокойно заерзал на своем сиденьи.

– Оно, конечно, говорят… – краснел почему-то он… – Но!.. Нно!.. поганка, опять супостатит, – и снова кнут ожесточенно и внимательно стегал маленькую пристяжную…

– Нина, тебе хорошо сидеть?

– Прекрасно…

– Ты слышала?

– Да, слышала.

– Жутко мне!

– Ну что ты, Гора! Успокойся! Бог даст, все будет у нас хорошо, – и она отыскала руку отца Георгия и пожала ее… Отец Георгий взял в свои руки маленькую белую ручку жены и поцеловал ее…

– Северьяныч! А как звали покойного батюшку?