Николай Лесков - Святой остаток

С самого утра в доме стояли шум и крики. Люди бегали по всем комнатам – сдвигали все со своего места и думали о том, как все это можно было бы уложить получше… Постепенно в столовой комнате – большой и высокой – появлялись увязанные в далекий путь вещи… Необычайно громко раздавались в пустой зале торопливые шаги, и голос, спрашивающий что-нибудь, гудел в нем свободно и звонко. И над общим беспорядком, царившим в доме, медлительно и точно отбивали свои удары еще не снятые со стены часы и напоминали всем о прежней жизни, полной порядка, аккуратности и мелочности…

К вечеру вся столовая была загромождена вещами. Только в кабинете отца Георгия оставались неубранными стол и кресло. Кухарка вышла на крыльцо и закричала вниз, в темноту, какому-то Ваське, чтоб он позвал ломовых… Ломовые скоро пришли – в стучащих, как дерево, сапогах и с общими, словно деревянными, движениями… Они, стараясь делать все осторожнее и тише, – громко стучали на каждом шагу и били об углы выносимую мебель…

– Кажется, все, – облегченно вздохнула жена отца Георгия, Нина Константиновна.

– Кажется, все, – отозвался тоже уставший отец Георгий.

– Ну, Ипатьевна, они пусть едут на вокзал и сносят вещи. А ты, немного погодя, отправишься туда на извозчике и сдашь вещи в багаж… – приказывала Нина Константиновна кухарке.

На улице послышался стук о каменную мостовую: подводы с имуществом Кожиных тронулись…

Ипатьевна тоже скоро уехала; и отец Георгий с женой остались одни в пустом доме… Они ходили из комнаты в комнату, взявшись за руки, и, как дети, смеялись и радовались тому, как звонко отдаются во всех углах молодые шаги их, и как по-праздничному светло в их доме…

– Весело! – говорил отец Георгий.

– Весело, – соглашалась матушка.

– Что-то мы сделаем с тобою? А?

– Что-нибудь сделаем!..

– С тобою, конечно, сделаем! – и отец Георгий особенно громко и весело стучал по полу, и звук шел – далекий и звонкий – по всем комнатам…

…Они выехали из дома, когда на кафедральном соборе часы прозвонили три четверти одиннадцатого. Было темно: на небе стояли весенние облачка и набрасывали на землю совсем черные тени. Кропил маленький дождь и было свежо в воздухе.

Вокзал сверкнул пред ними длинным рядом огней. Запахло нефтью и гарью. Где-то на путях сталкивались вагоны и отрывисто свистел паровоз…

– Скоро поезд придет? – справился отец Георгий у носильщика, забиравшего его вещи.

– Так точно: подходит! – ответил тот.

В вокзале было мало народа. Все, как это обычно бывает, были словно одеты одною одеждою путешествующих, под которой нельзя разобрать: кто, куда, зачем едет? Близкий приход поезда обнаруживался сильно: мелькали носильщики с вещами в руках, пассажиры беспокойно смотрели в окно – в глубокую темноту, готовые выбежать туда при всяком известии о приходе поезда…

А поезд – товарно-пассажирский – подошел к вокзалу тихо, и только яркие передовые огни его резко прорезали ночную темноту за окном. Двери на платформу быстро отворились, и пассажиры, толкаясь и крича, начали протискиваться к поезду.

Отец Георгий с женой заняли в последнем вагоне небольшую лавочку. Здесь, как и в вокзале, было мало пассажиров: рядом, на двух смежных лавочках, спали двое мужчин, закрывшихся с головою одеялами, в углу сидела женщина с ребенком. Около лавочки, занятой отцом Георгием, было открыто окно. Огонь от фонаря проникал наружу, но там темнота поглощала его и была оттого особенно черная…

Поезд скоро тронулся. Мимо окна проплыли вокзальные огни и на мгновенье залили собою внутренность вагона. Потом нахлынула тьма, побежали стучащие однообразные звуки из-под колес, и заколебался – неярко и неровно – золотистый огонек вагонного фонаря. Дождь пошел наискось и начал попадать в окно.

– Ниночка, хочешь спать? – спросил отец Георгий.

– Нет, я посижу!..

Она придвинулась к окну и, облокотившись, стала смотреть в темноту.

– Хорошо теперь в поле! Мы приедем на хутор на другой день Благовещенья. Самая весна начнется… В городе я уж и забыла, какая весна бывает…

– Да, по весне приедем, Ниночка! Только что-то будет: и хорошо, и жутко!..

– Оставь! Все будет по-хорошему!..

– Прежде вот читали мы про идеальных пастырей. Как то теперь придется выполнить те идеалы в действительности!..

– Выполним, Гора!

– С тобою – пожалуй выполним! – согласился отец Георгий и замолчал…

Всякий раз, как отец Георгий обращался назад – к своему прошлому, он обыкновенно видел себя там с пытливым задумчивым лицом. Эта задумчивость появилась в нем давно. Когда-то, еще в семинарии, он гостил в имении своей тетки. Имение было степное: барский дом стоял у самого начала полевого раздолья, а сзади него ютились белые хаты хутора. На противоположной стороне за хатами, между бледными поникшими вербами, подымалась небольшая церковь. Однажды вечером сидел он у окна и смотрел вдаль, как таял пышный летний день, и одевала мир тенями короткая белесоватая ночь. Степные дали уже слились, и от них несло прохладой и травой. В это время приехал из дома работник и привез печальную весть, что барыня, мать Георгия, умерла. При этом известии он остался в том же положении, у окна: только подернулось пред ним густым туманом вечернее поле, и погасли вдруг далекие чистые звезды… Он как-то мгновенно ушел в себя. В молодой голове поднялись один за другим вопросы… Они вставали, как преграда, там, где прежде было ровно, и затрудняли мысль, и она проходила сквозь них – робкая, спотыкающаяся, страдающая…