Николай Зряхов - Прекрасная астраханка, или Хижина на берегу реки Оки

«Ах, помилуйте, помилуйте! — отвечала Мария. — Мы очень рады, что видим у себя в доме сына благодетеля нашего, сына, достойного всех почестей и славы! Успокойтесь! Я сказала дочери, чтоб она переменила платье, ибо на ней надета утренняя одежда, а это платье не годится при постороннем человеке».

«А мне кажется, сударыня, — возразил Стефан, — что сия одежда более делает прелестною девицу, ибо ближе к натуре и не принуждена. Если б я когда-нибудь вздумал жениться, — продолжал он, — то никогда бы не позволил жене моей заключать в тесные пределы стройную и природную свою талию, разве только в таком случае, когда б дражайшая моя половина была так толста, как ваша приходская попадья».

«Однако ж вы здесь, верно, не новичок и не последний насмешник? — сказала незнакомцу Мария с улыбкой. — И хотя слова ваши очень справедливы, но должно остерегаться делать насмешки над почтенными и теми, кто старше себя, людьми».

«Извините меня, сударыня, за это неуместное сравнение, — отвечал незнакомец, — я впредь исполню ваши приказания и буду остерегаться сего порока!»

Произнеся сии слова, он поцеловал ещё руку Марии, совершенно им обворожённой; но имея другую цель, ибо знал, что от приобретения благорасположения Марии зависело его счастье, надежды и исполнение всех намерений и планов.

«Однако ж, молодой человек, — сказал Владимир, поглаживая свою плешивую голову, — мне что-то становится забавно, ибо бы мою старуху совсем сведёте с ума, которого у неё и так мало, а чувств для надуманных затей так много, так много, что и на возу не увезёшь!»

«Не сойди-ка сам скорей с ума, плешивая обезьяна! — закричала Мария, нахмурив брови и побледнев, как смерть. — У тебя что ли стану я занимать ум, которого никогда и в мозгу твоём не водилось? Ты только знаешь счёт да выкладки, а более ни аза в глаза!»

«А ты? — отвечал с усмешкой Владимир. — Вязать чулки, ставить заплатки да волочиться за молодёжью, которая от тебя начинает бегать, как скоро посмотрит тебе в зубы и увидит, что пятидесятая трава видна на оных!»

«Ах ты, старый чё… Чё… Чё!» — сказала озлобленная Мария, но не смела докончить столь жестокой брани на своего мужа, который, захохотав, вскричал:

«Докончи, пожалуй, докончи, а то непонятно, что ты мелешь, беззубая хрычовка!»

«Ну, так изволь же, старый…рт….. рт… рт», — сказала ещё более раздосадованная Мария.

«Вот я теперь понимаю, что ты хотела сказать: «чёрт!» — возразил Владимир. — Теперь прошу посудить об её уме, государь мой! Можно ли человека, ещё и того важнее, своего мужа, назвать чёртом! Какие же примеры должна столь безумная мать внушать своей дочери? Боже, Боже мой! Я сам опасаюсь за бедную Анастасию. И какого же мне жить с такою жёнушкою десятка три лет? Ведь это ужасно!.. Ах! Сколько я перетерпел от неё горестей, брани, а иногда и толчков! Вы думаете, сударь, что я от природы плешив? Нет, вы ошибаетесь: это она мне выдрала волосы, когда я, бывало, стану увещевать её плетью, что б она меньше скалила зубы с молодыми мужчинами и не бесчестила меня, и вот тогда она вцеплялась в мои кудрявые волосы, как кошка в крысу, и два человека насилу могли высвободить мои волосы из её рук! Но Бог с ней, я давно ей это простил, ибо за этот проступок её так простегал, что она после сего сделалась шёлковой. Ну, вот теперь явилась новая беда: она вас полюбила и будет вами бредить день и ночь, бросит свои святцы, очки, чулки и латание заплаток, и вы всему этому будете виною!»

Молодой человек сидел, как на иголках; старик смешил его ужасно, но он не смел показать ни малейшей усмешки, боясь оскорбить мать своей любезной, которая навсегда могла его лишить счастья видеть Анастасию. К величайшей его радости старики скоро примирились, и спокойствие с весельем были опять восстановлены: все выпили на мировую по бокалу шампанского, и Владимир, поцеловав жену, сел с нею рядом, и начали они между собою посторонний разговор.

Вдруг в горницу вошла Анастасия, как юнейшая и прелестнейшая из трёх граций; в белом атласном платье, опоясанном зеленым бархатным поясом с бриллиантовою пряжкою, с пукетом роз, приколотых к груди, с зеленою лентою, унизанною крупным жемчугом, и бриллиантовым склаважем (головной женский убор, имеющий вид цепи; название произведено от французского слова: esclavage — «рабство», здесь имеется в виду нечто вроде венца или кокошника) на голове, с браслетами на прекрасных, обворожительных руках.

Незнакомец, очарованный прелестями юной Анастасии, вспыхнул при входе её, вскочил со своего места, хотел что-то пристойное ей сказать, но пробормотал невнятные слова, чем смешал так же и всё в бедной Анастасии, у которой щёки горели и затмили красотою свой розы, приколотые к её груди.