Анатолий Чмыхало - Половодье. Книга первая

Тюрьма высыпала во двор. Возбужденные люди, еще не совсем поверившие в свое освобождение, обнимали кустарей. Дезертир, лечивший писаря, всхлипывал. Что-то объяснял Зацепе конокрад, «имеющий убеждения».

Несколько подвод привел с собой Костя Воронов. Пока его друзья орудовали здесь, Костя поднял с постели волостного старшину и заставил мобилизовать транспорт. Мужиков торопили.

— Покровских возьмем, а остальные пусть садятся на эти подводы, — распорядился Мефодьев. — Езжайте, кому куда вздумается.

Извозчики запротестовали. Они посланы только до соседних сел. Дальше не повезут.

— Ладно. Пусть будет так. Только поторапливайтесь, — согласился Ефим.

Кое-кто из освобожденных запросился в отряд.

— Надоело скрываться в одиночку, — объяснил дезертир.

— Куда теперь мне? Опять поймают и посадят в тюрьму, — говорил парень из Воскресенки, арестованный за бунт против властей.

— Пока прячьтесь, а услышите, что у нас заваруха начнется, идите на подмогу. Или у себя народ подымайте, — сказал Петруха.

На морозе звонко заскрипели полозья. Подводы увозили в родные места узников «пересылки».

Кустари отъехали последними. Яков и Касатик вывели из тюрьмы Митрофашку, еле живого. Уложив на первую подводу, прикрыли тулупом. Хватил писарь свежего воздуха, закашлял надсадно и плюнул на снег кровью.

— Не жилец он. Отбили нутро, гады! — шепнул Петрухе Яков.

Братья Гаврины сели в одни сани с Завгородним, который до сих пор и не видел их в тюрьме. Забившись в угол, они угрюмо молчали, думая все эти долгие недели об ошибке, которая едва не стоила Жюнуске жизни. Братья были в одних рубашках. Касатик отдал им свой тулуп, Зацепа — милиционерский полушубок.

— Да ноги в броднях не поморозьте, — предупредил их Никифор. Фрол, не поднимая глаз, кивнул в ответ головой и отвернулся.

На рассвете добрались до Покровского. Все, кроме Митрофашки, решили остаться с кустарями. На приеме Гавриных в отряд настоял Ливкин.

Писаря определили к тетке Кости Воронова, которая жила в маленькой хатенке на Подборной. Пообещали вскорости подвезти продукты, а за уход Петруха задатком выдал тетке крупную сумму денег.

— Только чтоб не проведали, где скрывается Митрофан.

— Да разве я, милай, без понятия? Уж сохраню его, сохраню, — пригорюнившись, ответила она.

Яков заскочил домой. Наспех обнял теплую с постели Варвару. Спросил о брате, но жена ничего не знала. Пропал Роман без вести. Достав зарытый в подполье наган, Яков сказал:

— Чалку возьму. Что надо подвезти, мама поможет, даст коня.

— Да ты хоть бы позавтракал. Ведь голоден, — озаботилась Варвара.

— Некогда. Ждут меня дружки. Вот когда разобьем беляков, будем дома и завтракать, и обедать. Чаи распивать.

И с порога добавил:

— Баню тоже тогда дострою.

Дойдя до кромки бора, Роман никого там не встретил. Ускакали верховые, проложив змейку снега по сыпучему снегу. Только под кряжистой сосной еще дымился брошенный окурок. Роман поднял и долго рассматривал его. Кто же заворачивает такие длинные и толстые «козьи ножки»? Они были странно знакомы ему. Он вспомнил даже закручивающие их пальцы: желтые от табака, мясистые, ловкие. Чьи же это пальцы?..

«Касатика!» — молнией пронеслось в голове. Да, здесь только что был Касатик.

Накрепко же связала судьба Романа с матросом! Правду говорил Касатик, что все пути приведут Романа к красным. От самого себя не уйдешь. Давно копилась в сердце ярость. Думал, что стихнет, уляжется. А она вдруг вылилась наружу, забушевала. И сразу как-то по-новому раскрылась жизнь. К жизни нельзя приспособиться, ее нужно делать. А это значило, что нет выбора. Есть одна дорога борьбы, на которую вышел Роман.

Засыпанный снегом бор безмолвствовал. Неподвижно лежали у ног голубые тени. И это спокойствие тяготило. Оно было схоже с тишиной тюрьмы.

Закинув винтовку за плечо, Роман быстро зашагал по проложенному лошадьми следу, что вился, огибая согры, вдоль кромки бора. Мороз и ходьба горячили кровь. Изредка Роман останавливался, отдыхал и снова шел. Пересекая дороги, оглядывался по сторонам, как затравленный зверь. Когда под ногами неожиданно всхрустывал валежник, невольно приседал, чувствуя, как громко стучит сердце.

Так Роман прошел добрых четыре версты. Сразу же за Кукуем след повернул в степь. Лог, по которому проехали всадники, тянулся до самых Шаповаловских колков. Идти дальше Роман не решился. Неизвестно еще, сколько бы пришлось ему колесить по степи прежде, чем встретится с кустарями. Да и на открытом месте его, пешего, могла без труда заметить милиция, и тогда все кончено. На милость Марышкина Роман не сдастся.