Елизавета Магнусгофская - Тринадцать - Оккультные рассказы [Собрание рассказов. Том I]

Однажды в воскресенье зашла она ко мне после дневного представления, расстроенная и бледная. Я хотел дать ей время успокоиться, и, чтобы затеять посторонний разговор, сказал, указывая на браслет:

— Вы раньше не носили его, мадемуазель Адольфин?

Но я был сам не рад этой вырвавшейся у меня фразе. Глаза ее сверкнули злым огнем, она враждебно посмотрела на красный глаз браслета и ответила:

— Я так жалею, что надела. Я не хотела никогда носить его — он слишком напоминает мне смерть Мадлэн… Но в пантомиме «Египетские тайны» надо к костюму браслеты, и на руках, и на ногах… Никогда не надену его больше… В первый и последний раз… Противный браслет…

Я хотел спросить, что ей сделал браслет, но в эту минуту в магазин вошли две покупательницы… Пока я начал показывать им брошки, Адольфин вышла из магазина.

Вы читали о страшной смерти Адольфин? — Она оборвалась с трапеции во время одного из лучших номеров и умерла через день. Я навестил ее в больнице. Бедняжка, она лежала вся в бинтах, и голова, и руки, и ноги… Адольфин узнала меня и улыбнулась.

— Спасибо, что навестили меня, Давид… Вы всегда были ко мне так добры. Я знаю, что умру. Возьмите все мои золотые вещи… И тот браслет… с рубином… Только продайте его… Лучше сохраните на память обо мне что-нибудь другое… Браслет этот принес мне несчастье… Я вижу, у вас на глазах слезы, мой славный Давид… Обо мне плакать не надо… Мне лучше умереть… Помните, я раз надела браслет на дневное представление. Когда во время антракта Франсуа зашел ко мне, он увидел браслет и сделал мне сцену… Он не верил, что это браслет моей покойной сестры… Осыпал меня упреками, что я принимаю подарки от мужчин, говорил, что я беру пример с моей сестры… Всячески оскорблял меня и в заключение сказал, что на таких не женятся…

Он был совсем не так страшно ревнив, и эта грубая сцена была для меня новостью… Я так любила его, так слепо верила ему, что не могла и подумать, что все это — комедия, предлог, чтобы отделаться от меня…

Как это ни чудовищно, но это оказалось правдой… Он не любил меня больше — у него была другая… Я все еще не верила, смеялась над своими подозрениями, и когда раза два встретила его с той женщиной, поверила его словам, что это случай. Я внимательно разглядела ее. Но зеркало говорило мне, что я гораздо лучше…

Вчера вечером мне предстояла трудная работа. Я только что разучила три новых номера и должна была впервые продемонстрировать перед публикой.

Выйдя на арену, приветствуемая аплодисментами, я, по привычке, искала глазами его. Но его не было в ложе. А между тем, я чувствовала, что Франсуа тут, понимаете: чувствовала. Я заметила его, когда мне спустили канат. Он сидел в ложе фабриканта Г. и опять с той дамой. И теперь я узнала, кто она — это была дочь фабриканта. Узнала — и поняла все!

Единственная дочь миллионера-фабриканта — и бедная цирковая артистка с сомнительными родственными связями…

Я не могла сохранить в тот вечер хладнокровия и выдержки, столь необходимых в нашем ремесле. В самые опасные моменты, когда все мысли должны были быть сосредоточены на одном — я искала глазами Франсуа… У меня прекрасное зрение: оттуда, из-под потолка, я заметила, как нагнулся он к своей соседке и поднес ее руку к своим губам. Я не знаю, что это было: оступилась я или не хотела удержаться… Все потемнело у меня в глазах. Я закричала… А потом какие-то крылья подхватили меня и понесли вниз…

Я умираю, Давид, и это хорошо… Он заходил сегодня утром. Сидел всего каких-нибудь пять минут… Я же знаю — он не любит больных и вид больниц ему неприятен… А я ведь умираю из-за него… Ну, пусть они будут счастливы…

Я не мог скрыть своих слез. А она грустно улыбалась и говорила:

— Не плачьте, Давид, не надо.

Наутро она умерла…

Вот и все… Я спрятал браслет. Выставить его в витрине теперь казалось мне профанацией…

Вы хотите купить его… Что же, я продам, возьмите его в свою коллекцию — там он не принесет больше зла никому… Но послушайтесь старого Давида: никогда не дарите его той, кого любите!

Давид замолчал. Как сейчас, вижу его худую, слегка нагнувшуюся фигуру с седыми длинными волосами, делавшими его похожим на ветхозаветного патриарха. Косой луч солнца оставил длинную светлую полосу на его сморщенном лице, играл на рубине браслета, казавшемся каплей крови…

Пробило шесть часов. Я вскочил. Мне предстояло в шесть деловое свидание. Я сунул браслет в карман, дал Давиду чек на нужную сумму и поспешил к выходу. В девять часов я был зван в скучнейший семейный дом, но отказаться было нельзя… Выходя из ресторана, где у меня была деловая встреча, я взглянул на часы. Было восемь. Ехать домой переодеваться не было надобности — я был уже одет. Решил заехать на часок к Лолотт. Она встретила меня как-то надуто.