Поль Виола - Мраморное поместье [Русский оккультный роман. Том XIII]

Был час ночи. Часам к трем утра Каганский мог явиться, кроме того, к этому же времени должен был приехать и брат графини.

В обморочном состоянии лицо больного было спокойно. Как только граф очнулся, брови его сейчас же сдвинулись и выражение обычной усталости и озабоченности появилось на лице.

— Почему я здесь? — спросил он. Голос был слаб. Графиня отвечала.

— Перенесите меня в Мраморную комнату, — потребовал больной.

Графиня пробовала мягко протестовать.

— Ты должна это сделать, мамочка, — возразил он тоном убежденности, не допускавшей противоречия.

Желание больного пришлось исполнить, а также зажечь фантастическое освещение лампад.

В Мраморной комнате граф некоторое время лежал молча; лицо его стало принимать выражение особого спокойствия, а глаза, упиравшиеся в мраморную стенку, смотрели, казалось, куда-то очень далеко.

— Мамочка, — раздался его сильно ослабевший голос.

Он долго всматривался в склоненное лицо матери, казалось, с трудом отрывая внимание от своего внутреннего мира, потом взор его выразил глубокую нежность к ней; больной поднял руку и перекрестил ее седую голову. Голова эта склонилась ниже, обычное самообладание изменило графине и несколько слезинок упали на грудь сына.

— Поцелуй Леночку, мама, — тихо и серьезно сказал граф, — и исполни одну мою просьбу.

На вопрос графини он объяснил.

— Ты должна теперь уйти, мама, и оставить меня с доктором, пока я не позову тебя. Ты даешь мне слово, что не придешь раньше? — добавил он, заметив по молчанию матери ее колебание.

— Даю, — твердо ответила графиня и, поцеловав сына, удалилась.

Следуя за ней в коридор, я знал, что с ее стороны будет поставлен тот вопрос, на который так тяжело отвечать врачам. Состояние графа внушало мне сильные опасения как несоответствием пульса и температуры, так и особенным спокойствием лица и некоторыми другими признаками, доступными привычной наблюдательности врача.

Вопрос мне действительно был поставлен. Взглянув на осунувшееся лицо графини и почти с мольбой устремленные на меня глаза, сказать ей всю правду я не решился, но предупредить было необходимо.

— Я ничего не могу сказать определенного, графиня, непосредственной опасности, кажется, нет (и это была ложь), но поручиться хотя бы за ближайшее будущее я не могу. Вы должны быть ко всему готовы.

— Обещайте мне одно, доктор.

— Требуйте, графиня.

— Вы должны позвать меня, как только… — голос ее дрогнул и оборвался.

Конечно, я обещал, и кто мог бы поступить иначе? И вот теперь, спустя несколько лет, это обещание болезненно вспоминается мне. Правда, я по справедливости не был виноват: я не мог его выполнить. И все же несдержание обета, данного при таких исключительных обстоятельствах, каким-то пятном лежит у меня на душе.

Вернувшись в спальню, я поставил больному термометр, показавший температуру, близкую к нормальной. Это несколько улучшало положение, хотя пульс по-прежнему был слаб; оно могло, однако, считаться и плохим показателем, если бы падение на этом не остановилось.

Но особенно меня тревожило лицо графа: посветлевшие, ставшие характерно водянистыми глаза, особенным образом как бы разглаживавшиеся морщины, все это имело многозначительно жуткий характер.

Граф некоторое время лежал в полной неподвижности, молча, затем раздался его спокойный, но очень слабый голос.

— Доктор, скажите маме, чтобы никого не пускали в эти коридоры.

Когда я передал смущенной и взволнованной графине это желание, она отвечала, что всю надежду возлагает на мое обещание и просьбу сына исполнит, как всегда, чего бы ей это не стоило. Затем больной попросил еще закрыть на задвижки двери из коридоров в комнаты.

Щелкнуть задвижками и оставить их отпертыми была первая моя мысль. Так и должно было поступить. Тогда, быть может, кто-нибудь зашел бы в нужный момент и успел бы затем позвать графиню в то время, когда я не имел уже возможности этого сделать. До сих пор не могу понять, почему я именно так не поступил: какие-то бессознательные, скрытые причины выставили предлогом невозможность обмануть умиравшего, хотя мы, врачи, по необходимости сплошь и рядом это делаем. Но в то время довод этот показался мне неотразимым и двери были заперты.

Некоторое время после этого в тишине, прерывавшейся лишь перерывным падением капель из мраморных урн в коридорах, я молча следил за неподвижным взором графа, тонувшим в каких-то неведомых далях…