Пётр Якубович - В мире отверженных. Записки бывшего каторжника. Том 2

С бешеным визгом и гиканьем, с ружьями наперевес, вылетел весь караул из-за угла двухэтажного надзирательского дома и, брякнув ружьями, остановился как вкопанный на берегу лежавшей внизу котловины. Все в ней было пустынно; лишь там и сям лежали серые каменные глыбы, запорошенные наполовину снегом, да торчали между ними сухие кустики тульника и боярышника, а в отдалении чернела густая тайга… Сомнения не могло быть: арестанты уже успели до нее добежать и скрыться. Не раздумывая долго, казаки ринулись в погоню. Впоследствии Сохатый рассказывал, что они пролетели в каких-либо двадцати шагах от него, что он явственно слышал не только топот их ног, но и ускоренное дыхание (лежа ничком, уткнувшись лицом в снег, видеть их он, конечно, не мог) и уже считал себя погибшим. Но караул пробежал как сумасшедший мимо, потому что «дураку только» могло бы прийти в голову искать так близко и так просто… В течение целого дня, который беглецы провели в своем нелепом убежище, эта удивительная история повторилась не один раз: отряды освирепелых казаков один за другим пробегали в нескольких шагах от полузамерзших и застывших от страха арестантов — и не замечали их присутствия. Конечно, если бы факт этот не был вполне достоверным, не подлежащим ни малейшему сомнению фактом, то я сам назвал бы его плохо придуманной сказкой.

Вслед за дежурным конвоем в погоню ударились сначала вся казацкая сотня, а затем надзиратели и шелайские крестьяне. Сделано было предположение, что беглецы для отвода глаз изменили принятое первоначально направление; тщательно обыскивались поэтому все ближайшие окрестности, где только были лес и скалы; находились смельчаки, лазившие в самые опасные места старинных выработок, в давно заброшенные штольни и шахты — но нигде не отыскивалось решительно никаких следов побега.

Это последнее обстоятельство вначале сильно смущало преследователей: куда исчезли на свежевыпавшем снегу следы ног? Однако в начавшейся суматохе на снегу появились скоро по всем направлениям десятки и сотни всевозможных отпечатков ног, так что разобраться в них стало совсем нельзя. Шестиглазый рвал и метал в буквальном смысле слова; он кричал надзирателям, что «убьет их и отвечать не будет», рассылал в разные стороны вестовых с подробными приметами бежавших и кончил тем, что поссорился с есаулом из-за вопроса о том, кому из них принадлежали будки, стоявшие в тюрьме, и кто был обязан позаботиться об их уборке. Настроение бравого капитана было тем отвратительнее, что со дня на день ожидался приезд губернатора.

Так прошел в тщетных поисках день и наступила ночь, когда беглецы решились наконец покинуть свою засаду и потихоньку отправиться в путь-дорогу. Они легко могли бы, конечно, наткнуться на казацкие пикеты, все еще бродившие по шелайским окрестностям, но казаки сами позаботились о том, чтобы на них нельзя было наткнуться: они развели в разных местах костры и громко перекликались друг с другом. Утомленные, раздраженные неудачей, они продолжали поиски чисто формальным образом, уверенные, что беглецы находятся уже далеко. Последним ничего поэтому не стоило пробраться через караулы и уйти от них на вполне безопасное расстояние. Их мучило теперь одно только — начинавшийся голод и отсутствие обуви. Импровизированные меховые чулки быстро порвались о каменья и сучья, так что приходилось ступать по холодному снегу почти голыми, израненными в кровь ногами. Стуча зубами, арестанты бежали без оглядки вперед, торопясь дойти до какого-нибудь жилья. На рассвете они добрели наконец до какого-то зимовья: здесь в одинокой убогой юрте жил старый тунгус с женою. Хозяева еще мирно спали, когда незваные гости вломились к ним. Они провели здесь целый день, отогреваясь кирпичным чаем, занимаясь починкой обуви и с жадностью пожирая молочные продукты скудного тунгусского хозяйства. Поживиться одеждой, к сожалению, не пришлось, так как тунгус и сам ходил чуть не нагишом.

Снег между тем не думал стаивать, и зима, казалось, серьезно вступила в свои права. Стоял большой холод. Зарезав у хозяев их единственного ямана {42}и изжарив на дорогу (тунгусы не смели слова пикнуть и рады были тому, что их самих не изжарили и не съели), наши путешественники в сумерки отправились наконец дальше, пригрозив старикам, что в случае болтовни им плохо придется. Вторая ночь бегства прошла еще благополучнее, так как нигде не слышно уже было криков облавы, не видно было сторожевых огней. Погоня осталась, очевидно, далеко в стороне. Совсем уже рассветало, когда Садык вдруг остановился и удержал товарищей: он услыхал запах дыма… Все полегли моментально на брюхо и, как змеи, поползли сквозь кусты. Скоро причина переполоха объяснилась: на опушке леса, возле самой дороги, у костра сидело, варя в котелке чай, трое крестьян, и подле двоих из них лежали ружья; однако по всему было видно, что это не облавщики, а простые охотники. Один был тщедушный на вид старик, все время немилосердно кашлявший и ворчавший на товарищей за неудачную охоту; второй — широкоплечий мужчина с рыжей бородой и добродушными серыми глазами. Он то и дело улыбался себе в бороду и говорил: «Ну ладно, ладно, чего тут… Чего здря ворчать!» Третий из охотников был мальчик лет пятнадцати. У всех троих на плечах висела ветхая рваная одежонка; но зато внимание наших путников всецело приковали к себе ноги охотников, обутые в прекрасные теплые ичиги. Беглецы начали шепотом совещаться (причем Малайка являлся, как всегда, толмачом-посредником между Сохатым и Садыком). Садык предлагал средство простое, но верное: броситься неожиданно на сидевших крестьян, обезоружить их и перебить… Но Сохатый отверг этот план, как чересчур рискованный, и предложил свой: выскочив тоже внезапно из засады и похватав лежавшие возле охотников ружья, порешить с ними миром. Так и было сделано. Застигнутые врасплох, охотники отнеслись к своей беда довольно благодушно и даже пригласили наших беглецов принять участие в чаепитии. Последние от чая не отказались, и тогда начались разговоры; Сохатый не запирался, что он с товарищами бежал, он прибавил только, что бежал из вольной команды.