Лидия Чарская - Ее величество Любовь

– Нет, вы полюбуйтесь, молодой хозяин! Нет, вы полюбуйтесь только, что эти скоты здесь натворили!.. Это что?

Анатолий опешил. Что это в самом деле?

Какие-то черепки, кусочки фарфора.

– Дрезденская чашка! – вопить неистовым голосом Маргарита.

– Что чашка? – не понимает Толя, морщась, как от боли, под звуками этого зычного, вульгарного голоса.

– Нет, подумать только: генеральшину чашку и вдребезги эти хамы…

– Маргарита, милая… Успокойтесь! На сцену вам надо. Чашки же, право, не воскресишь.

– Да подите вы, Анатолий Владимирович! С ума тут посошли, что ли? Да, пока я играть там буду, они мне здесь всю посуду пере…

Но ворчливой экономке не суждено окончить начатую фразу. С самым галантным и в то же время энергичным движением Анатолий просовывает её руку под свою и почти силой увлекает ее за кулисы.

– Что вы наделали? У нас тут по вашей милости пауза до завтрашней ночи, – хватаясь в отчаянии за голову, встречает ее зловещим шипением Думцев-Сокольский.

– Что там пауза, когда дорогую чашку… – ворчит неугомонная Маргарита и как-то боком, смешно и сконфуженно протискивается на сцену.

Публика встречает ее взрывом смеха.

В этом действии Зина Ланская превосходить себя. Она бесподобна, это – настоящая, законченная актриса. Недаром же она мечтает о драматических курсах, на которые хочет поступить этой осенью. В сцене кокетства она легка и прелестна. Но едва ли не лучше выходят у нее и серьезные моменты. Глубокое, искреннее горе звучит в её голосе, когда она узнает о продаже с торгов своего родового поместья, и плачет настоящими слезами. После этого так реально выраженного горя и слез как-то неохотно прислушивается публика к речам других исполнителей, звучащих со сцены. И даже блестящий монолог Лопахина, со слов и по звуку голоса воспринятый от Думцева-Сокольского, теряется и блекнет после её мастерской игры, как блекнет алая заря пред золотом восхода. Только одна Вера жадно ловит каждое слово, каждый звук голоса молодого Штейнберга, и сердце её дрожит сильнее, это так неожиданно пробудившееся страстное сердце.

Спектакль кончается. В зале двигают стульями. Неистово хлопают исполнителям, что-то кричать…

«Совсем, как в настоящем театре!» – с восторгом думает Муся.

Несколько молодых офицеров пробрались на сцену и, окружив исполнительниц, взапуски приглашаюсь их на танцы, расточая похвалы и комплименты их игре.

– Марья Владимировна, контрданс со мною! – слови из-под земли вырастает пред Мусей Думцев-Сокольский.

Опьяненная успехом и влюбленными взглядами окружающей ее молодежи, Муся смотрит сейчас с вызовом в лицо актера.

– Согласна, но только с условием: оставайтесь гриме, слышите? Так вы много шикарнее, чем бритый… Да! – говорить она и звонко смеется.

А модная, дразнящая и раздражающая мелодия вальса словно нехотя уже несется под сводами старинного белого зала, там, где столетия тому назад гремели и краковяк, и мазурки, а очаровательный паненки носились об руку с рыцарями Польши.

Обвив рукою талию Зины Ланской, Анатолий, увлекая свою даму, быстро сбегает с подмостков и кружится с ней под эти томящие, страстные звуки. За ними следуют и остальные пары.

Ванечка и Кружка оба сразу подлетают к Мусе, но – увы! – она уже уносится в объятьях артиллерийского поручика, и оба юноши с восторгом шепчут ей вслед:

– Сказка! Ты понимаешь, Иван, это – сказка, и подобной не найдешь в целом мире.

– Эх, брат Кружка, – сказка, да не для нас… А впрочем… Пойдем-ка с горя приглашать исправничьих дочек.

– Какая ночь! Господи, ночь какая! Теплынь и этот воздух… Он весь напоен, пропитан розами… Я обожаю их пряный аромат. А вы, маленький Толя? Вы любите розы?

– Я люблю вас, Зина, и только вас.

– Опять! Но это несносно. И вам не наскучило еще подобное однообразие? Оно вам, право, не к лицу, и потом… Я понимаю преследовать цель, сколько-нибудь достижимую, а ведь я для вас…

– Вы для меня – самое дорогое и самое острое, что я знаю на земле.

– Да ну? Неужели? Острее Жильберты даже и крошки Ирэн? Маленький Толя, да?

– Бросьте этот тон, Зина! Я его не выношу!

– Не говорите дерзости, а то я встану и уйду, скверный вы мальчишка.

– Нет, нет! Ради Бога, только не это! Я буду скромен и тих, как добрый старый сенбернар, уверяю вас, Зина…

– И еще условие: сорвите эту гадкую бородку, она – противная и скрывает ваш подбородок. А мне нравится ваш подбородок, Толя… Нравился еще с детства, когда вы, были маленьким-маленьким. Я люблю его упрямую, стальную линию. Мне кажется, у Нерона должен был быть такой жестокий, упрямый подбородок. А я люблю жестокость… Да… Что вы на это скажете, маленький Толя?