Арнольд Гиллин - Синг-Синг

По воскресеньям, когда благочестивые фермеры, их работники, а также и местные дачные жители стряхивают с себя будничную суету, могила Индийца посещалась массой людей, которые любовались оттуда прелестною панорамой вдоль обоих берегов Гудзона. Многие из этих туристов, фланируя по берегу, шли потом освежаться и подкрепляться в таверну Джо Сниффа, местного ресторатора и буфетчика (barkeeper). Таверна Сниффа носит громкое название «отеля», а вычурная вывеска, украшенная женскою фигурой под пальмовым деревом с одной стороны, биллиардом, киями и шарами с другой, снабжена оригинальною надписью Счастье и отдохновение прохожого. Для характеристики самого хозяина таверны, Джо Сниффа, можяо прибавить что он когда-то отсидел пять лет в другом, не собственном, а Синг-Сингском отеле, и по выходе оттуда, не долго думая, взял да и открыл это заведение куда нередко хаживали нижние административные чины «Крепкого места». Таким образом бывший каторжник Снифф сделался самым популярным трактирщиком между Нью-Йорком и Синг-Гиллом. Таверна Сниффа имела то удобство что содержатель её устроил в своем «отеле» пять-шесть коморок, которые отдавались в наем для ночлежников. Здесь нередко ночевали по пути в Нью-Йорк только-что выпущенные на свободу «гости» Синг-Сингского «отеля». Сметливый и опытный Снифф всегда узнавал их среди своей трактирной толпы, во узнавая кого-либо из «гостей» Синг-Синга особым нюхом или инстинктивно, Снифф никогда не подавал виду что открыл естественное инкогнито того или другого не в меру молчаливого ночлежника. Подобных гостей Снифф никогда не обсчитывал, а напротив был с ними очень любезен и внимателен. Молва о добродушии и деликатности Сниффа, разумеется, проникла сквозь массивные стены тюрьмы, так что большинство бывших обывателей «Крепкого места» считали как бы долгом погостить сперва у «молодчины Джо», а потом уже направляли свои столы к Нью-Йорку чтоб в шумном водовороте американского Вавилона начать другую честную жизнь или снова погрузиться в темную деятельность преступника-рецидивиста. «Молодчина Джо» терпеть не мог рецидивистов, и как-только являлся таковой под кровлей «Счастья и отдохновения прохожаго», деликатный и добродушный хозяин сухо заявлял что все «аппартаменты отеля» заняты. В душе добрый малый не мало гордился тем что не сделался рецидивистом и что Небо охранило его от дальнейших преступлений, несмотря на то что Джо Снифф когда-то подавал большие надежды в этом направлении. В тот день когда из Синг-Синга был выпущен после двадцатилетнего заточения Чарлз Мортон, в таверне Сниффа, как говорится, не было ни одной кошки, а случилось это потому что все население Синг-Гилла и его окрестные дачники находились в открытом поле Ионкерс-плез, где в этот день и вечер собрались «лагерем методистиские паломники», которые ежегодно летом сходились на раввине Уонкерс-плез со всех концов Нью-Йоркского штата обсуждать дела и молиться громадною толпой, иногда толпой до двадцати и более тысяч паломников обоего пола, кроме детей. Лагерь богомольцев был расположен на расстоянии пяти миль от таверны Сниффа, из нисеньких окон которой можно было видеть могилу Индийца. Не более ста сажен отделяли могилу от трактира «молодчины Джо». Митинг методистов был назначен с 4 часов дня до полуночи, а в полночь начиналось ночное бдение.

В июле сумерки начинаются довольно поздно, а потому, несмотря на то что на башенных часах тюрьмы глухо прозвучали восемь ударов, мрак еще не овладел местностью хотя солнце уже садилось.

На одной из торфяных скамеек могилы славного индийского вождя примостился человек геркулесовского телосложения, лет сорока. Он сидел неподвижно, слегка понурив обнаженную голову. Мощные и почти черные руки покоились на коленях. Казалось, незнакомец был погружен в сон или в глубокое раздумье. Рядом с ним на траве лежала широкополая поярковая шляпа темнокоричневого, сильно полинявшего цвета, а рядом со шляпой на полулисте газетной бумаги лежали: большой ломоть полубелого хлеба, кусок солонины, три большие уродливо-продолговатые картофелины в мундире и половина сладкого пирога. Неподвижная фигура незнакомца вполне гармонировала с необыкновенною тишиной и мрачным пейзажем «могилы Индийца». Вечерняя прохлада, пение москитов и чуть слышный шелест листьев должно-быть убаюкали или убаюкивали усталого пешехода. Но вот, среди затишья и первых и едва заметных теней вечернего сумрака, раздался с реки протяжный свисток трехдечного парохода или canal-steamer'а, который своими громадными белыми колесами рассекал тихия воды красавца-Гудзона, оставляя позади широкую кипящую белую борозду. Пена, достигнув нижней линии немного покатого противоположного берега, омывала зеленую бархатную почву. Пароход этот был так-называемый excursion-steamer, возивший только по воскресным дням на «морскую прогулку» по Гудзону несколько тысяч жителей Нью-Йорка, желающих подышать свежим воздухом и полюбоваться прелестною панорамой реки вплоть дотсамого Альбани. Хорошее расположение духа нью-йоркских туристов нарушалось лишь когда пароход быстро и на всех парах пролетал мимо мрачных, серых стен тюрьмы Синг-Синга. Капитаны подобных пароходов нарочно мчатся быстрее, хорошо зная что Нью-Йоркцы обоего пола не любят этой местности, тем более что здание тюрьмы с его прочими «видами» давно уже знакомы всем таким туристам из «царственного града». Пароход, носивший поэтическое название Девы роз, спешил к пристани, которая утопала в зелени на противоположном берегу Гудзона в одной миле от «тюремной горы» или Маунт-Плизента. Громкий свисток нарушил не только тишину вокруг могилы Индийца, но и покой сидевшего на могильной скамье. Незнакомец поднял голову, глаза его вперились в быстро мчавшийся пароход, на палубе которого виднелась пестрая многочисленная толпа. Еще несколько минут созерцания, и Дева роз скрылась со своими огромными двумя трубами и пестрыми флагами в зелени украшавшей возвышенный холмистый край берега…