Иван Бунин - Стихотворения. Рассказы. Повести

Накануне появления «Деревни» в печати Бунин дал некоторые пояснения к повести (в связи с тем, что в газете «Утро России» было помещено не совсем точное ее изложение): неверно, — говорил он, — «что Красов «замешан из того же теста, что и чеховский Лопахин»… Лопахин — купец; Красов — мужик. Благополучие свое он основал не столько — как то полагает автор статьи — на развалинах разорившейся дворянской усадьбы «Дурновки», сколько, главным образом, — на деревенской бедноте. Неверно также и указание на тоску Тихона, явившуюся якобы следствием отсутствия у него личного счастья… Такой тоски у него нет. Есть тоска будней — тоска очень грязной, обыденной жизни… Слишком банален был бы этот тип внезапно затосковавшего мироеда, и я вовсе не хотел выводить такой тип… Тихон, правда, пьет… Но пьет потому, что все кругом пьют, тоскует потому, что нельзя не тосковать в буднях русской жизни… Повесть моя представляет собою картины деревенской жизни, но, кроме жизни деревни, я хотел нарисовать в ней и картины вообще всей русской жизни… И Красов — типичный русский человек… Неправильно понят также и один из остальных персонажей повести — Дениска… Определение «мечтатель» совершенно не подходит к этому персонажу… Это тип нового человека в деревне, тип, заключающий в себе черты и цинизма и застенчивости вместе… Но все это, повторяю, детали… Важное в этой повести, если хотите, не столько персонажи, даже сам Тихон Красов, сколько весь уклад, весь быт русской жизни…

Еще одно, с чем я никак не могу согласиться с автором статьи, это с его заключительной характеристикой моей повести. Так, автор говорит о ней как о произведении, «обвеянном легкой грустью и лирикой увядания и запустения». Это совершенно неверная характеристика. В действительности в «Деревне» ни грусти, ни лирики нет и в помине, как нет ни увядания, ни запустения. Мне кажется, что повесть моя написана очень просто, очень объективно, очень реально, и заблуждение автора мне, признаюсь, непонятно. Хотя это уж так установлено, что критики и вообще пишущие о писателях — народ весьма консервативный в деле своего отношения и понимания физиономии писателя… Определили в начале его литературной деятельности каким-нибудь характерным для его творчества эпитетом, зафиксировали и успокоились навсегда… Так и по отношению ко мне… «Лирика увядания…» «Грусть запустения…» Все тот же «Листопад» — старое определение, которым, конечно, легче пользоваться, чем отыскивать новые…» («Новый мир», 1965, № 10, стр. 223–224).

Работа Бунина над «Деревней» во многом вдохновлена была его общением с Горьким, с которым он в ту пору был очень дружен. Бунин писал Горькому: «Вернулся к тому, к чему Вы советовали вернуться, — к повести о деревне». Были, нужно думать, между обоими писателями беседы и споры об «этой самой Руси и ее истории». В ту пору Горький пишет «Городок Окуров», который во многом перекликается с «Деревней», и «Исповедь», которую Бунин считал «самым крупным произведением Горького последних лет» (газ. «Одесские новости», 1910, 16 декабря). И естественно, что бунинская «Деревня» была встречена Горьким не просто восторженно, но с огромной глубиной понимания, что особенно отрадно было Бунину после целого потока поверхностной, демагогической, глухой к мысли и слову критики, сопровождавшей «Деревню». «…Множество достоинств вижу в повести этой, — писал Горький, читая «Деревню», — волнует она меня — до глубин души. Почти на каждой странице есть нечто так близкое, столь русское — слов не нахожу достойных! Хороших кровей писатель Иван Бунин и — должен он беречь себя. Если надобно говорить о недостатке повести — о недостатке, ибо я вижу лишь один, — недостаток этот — густо! Не краски густы, нет, — материала много. В каждой фразе стиснуто три, четыре предмета, каждая страница — музей! Перегружено знанием быта, порою — этнографично, местно… Кузьма — впервые является в литературе нашей так резко очерченным и с «подлинным верно», — до того верно, что я уверен, умный историк литературы будет опираться на Кузьму, как на тип , впервые данный столь определенно…» («Горьковские чтения», М., 1961, стр. 50). Прочитав повесть до конца, Горький написал Бунину: «Конец «Деревни» я прочитал — с волнением и радостью за Вас, с великой радостью, ибо Вы написали первостепенную вещь. Это — несомненно для меня: так глубоко, так исторически деревню никто не брал… Я не вижу, с чем можно сравнить Вашу вещь, тронут ею — очень сильно. Дорог мне этот скромно скрытый, заглушенный стон о родной земле, дорога благородная скорбь, мучительный страх за нее — и все это — ново. Так еще не писали… Да, Вы написали мужественно, даже можно сказать — героически… Я почти уверен, — пророчески пишет далее Горький, предвидя драматическую судьбу повести в критике, — что московские и петербургские всех партий и окрасок Иваны Непомнящие и незнающие, кои делают критические статьи для журналов, — не оценят «Деревни», не поймут ни существа, ни формы ее…